— Нет, — ответила я. — Я готова встретиться только с одним будущим: греки садятся в свои корабли и уплывают в Грецию.

— Именно таким я и вижу будущее. Только еще я вижу, моя госпожа, что вместе с греками уплываешь ты. И Кассандра с Андромахой.

— Нет-нет. Твое зрение обманывает тебя. Ты сама только что сказала, что не видишь Париса.

— Я не вижу картины целиком, моя госпожа, только отдельные кусочки, как заплатки.

— Так пока не увидишь все целиком, ничего и не говори!

Но было уже поздно. Она сказала.

Я лежала в постели окаменев. Эвадна ушла. Во дворце тишина. Кровать, которую я делила с Парисом, без него казалась огромной, словно палуба корабля. Корабль… Почему я подумала о корабле? Из-за слов Эвадны? Я никогда не ступлю на греческий корабль, поклялась я. Если придет такой день, который предсказала Эвадна, то это будет означать, что сбылись ужасные ожидания Гектора. Сбылось то, чего он так боялся для Андромахи. Это будет означать, что Парис мертв.

Я повернулась на плоском матрасе. Подушки из мягчайшей шерсти ягненка камнем впивались в голову. Я с трудом дышала от ужаса, выдержать который выше человеческих сил. Вдруг в дальнем конце комнаты послышался шорох.

Я резко села. Ко мне приковыляла древняя, столетняя служанка и опустилась на колени.

— Моя госпожа Андромаха послала меня. Она не может уснуть. Она сказала, если тебе тоже не спится, приходи к ней.

Странное приглашение. Но я обрадовалась ему. Мы две женщины, которых измучила тревога за своих мужчин. Мы должны быть вместе.

— Да, я пойду. Подожди меня.

Я быстро оделась и молча пошла за ней. Во дворце Гектора она провела меня по галереям в дальние комнаты. Сонные стражники едва приоткрывали глаза, когда мы проходили мимо. Андромаха ждала меня, стоя на своем балконе и глядя на костры, как недавно глядела я.

— Скоро они погибнут, — проговорила она, забыв поздороваться. — Скоро наступит утро. Утро битвы.

— Да, моя родная. Я благодарна тебе за то, что ты позвала меня. Я тоже не спала. — Я встала рядом с ней. — Как ты думаешь, где они? Возле этого костра? Или возле того?

— Мы никогда не узнаем. Может, Парис с Гектором сидят у разных костров.

— Но мы знаем, что наши мужчины будут сражаться на пределе сил, которые пошлют им боги. Это мы с тобой, Андромаха, точно знаем.

— А что, если враг внезапно ворвется в город, захватит нас всех врасплох?

— Невозможно захватить врасплох такой город, как наш. У него могучие стены, на которых не дремлет стража. Чтобы одолеть эти стены, потребуется много времени. Так что врасплох нас не захватят. Другой вопрос, достанет ли у нас мужества? Умирать нелегко. Но перед нами будет пример наших мужей, и мы последуем за ними — иначе мы их недостойны.

Андромаха, дрожа, обняла меня.

— Ты действительно любишь его. Я пыталась объяснить это Гектору, Гекубе, Приаму…

Значит, троянцы не верят даже в то, что я люблю Париса! А что еще, как не любовь, могло привести меня сюда, разрушив всю прошлую жизнь? Мне стало так горько, что я не смогла найти слов.

— Да, моя госпожа. Я люблю его. Как ты любишь Гектора, — только и сказала я.

Вернувшись к себе в спальню, я обнаружила мальчика-посыльного, который принес завернутую в ткань зазубренную стрелу. Он не спал всю ночь и пробормотал заплетающимся языком:

— Это прислал тебе царевич Парис. Он просит передать, что сестры этой стрелы бьют без промаха. Пусть тебе не будет стыдно за него.

Поблагодарив, я отпустила мальчика. Я сидела в свете наступающего утра и гладила стрелу. Мне никогда не будет стыдно за Париса.

LVII

Полностью рассвело. Сейчас воины проснутся, если они вообще спали в эту ночь, и начнется бой. Внезапно холодный воздух прорезали звуки труб и крики: голоса требовали, чтобы Приам вышел к обитателям Нижнего города.

Старый царь — он выглядел старым, как никогда, — в сопровождении Гекубы и младшего сына Полидора, который едва достигал отцовских согбенных плеч, простер руку, требуя тишины. Он рассказал об успешной атаке на лагерь греков, назвал союзников, которые присоединились к нам: дардане под предводительством Энея, пеонийцы и карийцы с кривыми луками, ликийцы под командованием благородного Сарпедона и беспорочного Главка. Прибыли также фракийцы со своими белоснежными лошадьми, ведомые царем Ресом. Кроме того, приближаются амазонки и отряд эфиопов. Численностью союзные силы превосходят войско греков. Но чтобы их прокормить, необходимо продать сокровища Трои фригийцам и меонитам.

При этих словах плечи царя опустились еще ниже. К нему подошел стражник и что-то прошептал. Приам закрыл глаза, помолчал, потом обратился к народу:

— Похоже, нашего друга и союзника царя Реса зарезали ночью во сне, его люди перебиты, а лошади украдены. — Приам с трудом вытягивал из себя каждое слово. — Война есть война. Я запрещаю вам плакать, когда будете собирать тела убитых. Слезы подтачивают боевой дух. Если хотите плакать — плачьте в уединении.

Теперь война чувствовалась везде. Война слышалась в голосах торговцев, мальчиков-пастухов и резчиков по камню. Война смотрела из глаз беженцев, которые заполняли улицы, из бегающих глаз подворовывавших что плохо лежит ребятишек и остановившихся глаз вдов. В лавках стремительно исчезали мешки с зерном, вино стало редкостью, а коз попрятали с глаз долой, чтоб их не увели. Дрова экономили, поэтому не много алтарей посылало небесам ароматный дым жертвоприношений. Никто не хотел тратить запасы топлива и мяса таким образом, поэтому для умилостивления богов ограничивались словами, которых было не жалко. Все способные сражаться мужчины покинули город, по улицам бродили только дети, старики и женщины. Молодые растеряли воодушевление, которым горели в начале войны, и проклинали тот день, когда она началась. Кража фракийских лошадей очень сильно огорчила троянцев: они знали предсказания оракула, что Троя устоит, если фракийские лошади напьются воды из Скамандра, а к Скамандру их подвести не успели. Оставалась надежда, что лошадей напоят водой из Скамандра греки, если им неведомо это пророчество. Как бы то ни было, два из шести предсказаний оракулов, предвещающих падение Трои[23], сбылись.

В тот день, который переломил ход войны, ярко светило солнце. Но клубы пыли мешали нам со стены что-либо увидеть. Порой ветер приносил в нашу сторону звуки битвы, но из них мы ничего не могли понять. И все равно все, кто остался в городе, выстроились на стенах, пристально всматриваясь и вслушиваясь.