из лёгких, малость не хватило температуры и атмосферного давления для пламени, захрипел, так и остался висеть, руки и ноги болтались, перстни начали сползать по ошмёткам плоти. Хоть он был худ, но вéсом начал тянуть тавр обратно в землю, обостряя угол, сгоняя с места обосновавшихся от стыка вдаль. Двое, крутившие барабан, покрылись испариной, вбежал командир с выпученными глазами, придерживая гладиус и шлем с гребнем, он и без вызова на ковёр видел перспективы, велел встать в исходную позицию и начал рубить ритм, но не считал, а причитал: ебать, ебать, ебать, ебать, ебать…

Всю обедню им испортил мост и Иуда Карагеоргиевич, вовсе не походивший на того человека с зализанными назад волосами и большими чёрными глазами, какой изображался на фотокарточке. До дела на зеке всей его жизни было ещё несколько, которые он так аттестовал и отдавался в соответствии с оценкой такого рода. В юности он день-деньской пропадал на Хитровке и мнил таковыми делами всякое вслед за прошлым удачным, исключая ежедневные облака обывателей, но включая марвихер-гопы с соображением на больше одного. Последняя гастроль в Москве оказалась не такая уж нерешающая, он послал в преисподнюю свою шайку, дозревал в одиночестве, не желая становиться тем, кем им четверым было предложено. Возвратился к отцу в Солькурск, внутренне открещиваясь, внешне не зная, что в Москве оставлена беременная от него девушка. Однажды ему придётся это признать. Себя он никогда не считал цветком жизни.

Оказывается, в той лечебнице содержалось двое его племянников. Собственно говоря, в какой в той? Да в той, у Херсонских ворот, ниже прелюдии Херсонской, для душевнобольных, которых он задумывал перебить. Звучит уж слишком дьявольски, особенно от человека вроде него, поверхностно знающего азбуку, поверхностно способного излагать, «воспоминания» вообще с патиной благородства. Опуская подробности, всё выглядит именно дико. Он же не бессердечный автоматон, заряженный на рекурсию лезвия, лунный свет пристаёт к кромке, ради самого взвития; пошёл на то, чтобы провести всю оставшуюся жизнь безвозвратно павшим из благих намерений, как теперь видно, извращённых, но тут виноваты помянутые жалоны его бытия. Отец как раз именно ту лечебницу и опекал. По случайному стечению обстоятельств из Москвы в Солькурск они с ним уехали едва ли не в соседних вагонах. Может, он и знал, что там содержались его родственники, может и нет, ха-ха-ха-ха-ха, удобно. Там точно жил и кое-как приходил в себя Арчибальд Вуковар, в сущности, ради него-то лечебница и была устроена.

Он собрал несколько маньяков себе на голову, что едва не прикончили его самого. Но он, истинный главарь шайки, нахватавшийся плохого у другого истинного главаря, опередил их. Обошёлся лишь намерением. Через несколько циклов поисков себя — всё его движение из обледенелого угла в соляной шахте, если разобраться, и представляло собой осознанную экспертизу чувств, ведь он даже не находил этого шебутного религиозника в детях или в Монахии, — он нос к носу столкнулся с нужным состоянием, лишь выбрав одиночество, когда его сыновья оказались втянуты в странные события на западе империи и не могли навещать отца.

Сейчас, вспоминая всё, было трудно понять, почему Серапион решил принять его в компаньоны, ещё тогда это казалось бредом сивой кобылы, он же мыслил только категориями шаек, как будто они намеревались плыть в Новый свет за кладом, разнообразить картографию и нарочито скучное существование лингвистов тайным городом, однако принял, превосходно зная, что он собирался взять грех на душу в отношении двух его племянников. По крайней мере, они были родственники, Натан с Анатолием приходились какими-то племянниками и ему тоже, может, их племянником был он сам. Одним словом, посредством земного воплощения Серапиона он обрёл то, что желал обрести, что не надо никого убивать, с другой стороны, некоторое время жил эдак возвышенно, да и подыскупить то-сё, имелась пара моментов.

У них уже, кажется, было всё с умом распространено, фитили ждали поджога, головки ракет смотрели в небо, предчувствие как перед повальным шмоном, пока ему не стукнуло в рассудок, что им непременно необходим принц. Кто? — округлил он тогда глаза. Потом понял, что вопрос решённый. Запуск и результат погубил подъёмный мост, закрывший собой сияние фейерверков в трёх часовых поясах, — к установлению которых Российская империя на тот момент так и не пришла, что довольно странно при её устройстве, но в духе, — в сторону Москвы от Кёнигсберга и стронувший ледник на Кебнекайсе и Гальхёпигген.

Он уже после поделился с ними, что был план взрывать во время начала встречи по лаун-теннису в 1913-м году. Ложь, они поняли это, когда он обронил, что встречей должен закончиться один начавшийся за восемь веков до этого крестовый поход, а в игре участвовали бы рыцари. В 1899-м году мост подняли из-за них, а именно посмотреть, поднимется ли он вовсе, чтоб осуществить это и во второй раз, возвращая их в замок. Иными словами, тем при любом развитии событий не дали бы бегать за мячиком вволю, даже если бы выстрелили во всех согласованных точках, ориентируясь на скачущие над лесом бацинеты, мост всё равно застил бы обозрение части людей, а часть вводил бы в неистовство.

Он задержался на этом свете, не зная верно, исполнил ли дело своей жизни либо только попытался исполнить. Пока он не искал инцидентов на свою шкуру, заново приглядывался к Монахии. Трудно сказать, сломался ли он в том спектакле. Сам не знал, можно ли считать согласие на него предательством, в претворении мира на земле он его не предавал и отговаривал принимать в их шайку принца, сам никогда не делал такого и не сделает.

Деукалайон

Через дюжину энергичных шагов башня за спиной растворилась в ночи. Было тихо, печати сидели плотно в гнёздах футляра и не являлись слабым местом его плана. В стороне реки проехал автомобиль с выключенными фарами — сгусток звука в непрестанно обращающемся в ничто мгновении. Выйдя из парка, он остановился и резко обернулся, прострелив взглядом улицу за собой, а потом аллею, по которой шёл. Где-то над Альпами пролетел самолёт — просто перевёрнутая страница его интенциональности. Глядя всего в два ограничиваемых тьмой направления, он видел весь город целиком, заключённый в лесное кольцо, заключённое в луговое кольцо, везде одинаковый сейчас, точно так же, как он был везде разный в двадцатилетние периоды мириадов ценностноориентированных квалиа, предшествовавшие обеим великим войнам. Он до сих пор не разобрался, в светомаскировке тут дело или в небывалом упадке культуры.

Раньше, помнится, здесь старались чем-то заниматься, мошенники всех мастей, угнетённые и порвавшие с планами на академизм одиночки, специализирующиеся на антропологии, медиевистике, археологии, евгенике, словом,