После того как Эссекс подвел Елизавету, давшую ему карт-бланш, она твердо решила никогда больше не позволять ему (или Рэли) вовлекать себя в агрессивную военную кампанию. Эта решимость вкупе с серьезными финансовыми затруднениями объясняет ее в целом оборонительный подход к войне. Военные амбиции Елизаветы были нацелены главным образом на выживание и безопасность, а не на победу.

С ностальгией вспоминая сражения того времени уже после заключения Яковом мира с Испанией в 1604 году, Рэли говорит: «Если бы покойная королева верила своим воинам так же, как она верила своим писцам, мы бы еще в ее годы не оставили камня на камне от Испании и разбили в прах ее королей, как в старые времена. Но Ее Величество отнеслась к этому с небрежением»[1635]. Эта выразительная цитата часто используется биографами Елизаветы в доказательство ее осторожности и колебаний, свойственных женскому характеру, из-за чего ее военные кампании были лишены масштабного замысла и необходимой для победы щедрости в распределении ресурсов. По словам Рэли, если бы война велась более агрессивно под руководством военачальника со стратегическим подходом к ведению войны на суше и на море (здесь он конечно же подразумевал кого-то вроде себя самого), война в скором времени вышла бы на самоокупаемый уровень, а бравые воины, которых королева оставила не у дел, изменили бы будущее страны.

Елизавета считала подобные мысли химерой. Ее сдержанный, всецело оборонительный подход был, как она твердо верила, не худшим из двух, а единственно возможным способом примирить налогоплательщиков с мерами, принимаемыми для защиты протестантской Англии от католиков. В любом случае мнение о том, что в войне она вела себя более осмотрительно и нерешительно, чем обычно, проистекает из убежденности ее современников относительно слабости и переменчивости женской природы. Иногда Елизавета умышленно эксплуатировала эти стереотипы и придавала им оглушительную риторическую мощь, как, например, в Тилбери, где она торжественно заявила собравшимся: «У меня тело слабой и хрупкой женщины, но сердце и нутро короля — короля Англии».

Вместе с тем Елизавета, вне всяких сомнений, не любила рисковать. И когда ей не удавалось обойти острые углы, она предпочитала подождать и посмотреть, каким образом время может прийти ей на помощь. Когда подобную предусмотрительность проявлял главный противник Елизаветы Филипп II, все восхищались его благоразумием, однако в случае Елизаветы реакция была прямо противоположной. Сама же она считала, что нет ничего страшнее военных кредитов. Помимо собственных внушительных трат на морские военные кампании в Северной Европе и в последние годы в Ирландии королева одалживала крупные суммы Генриху IV и голландцам и все же умудрилась оставить Якову долгов всего на 365 000 фунтов стерлингов. Именно Яков, а не Елизавета умудрится за десять лет мирного времени привести страну в состояние на грани банкротства.

В своем последнем письме к Якову, в котором королева немало его ругает, она излагает свою версию событий. Адресуя послание в равной степени как племяннику, так и будущим поколениям, она с предельной ясностью описывает те позиции, которые старалась удержать с момента голландского бунта. По ее словам, все началось с предложения Генеральных штатов стать их сувереном, которое она получила еще в 1576 году. В тот момент она оказалась перед серьезной нравственной дилеммой: как сочетать законность дела бунтовщиков с идеалом дарованной Богом монархии. На протяжении долгой войны в ее планы никогда не входил захват или вторжение на территорию другого правителя. Елизавета писала, что не хотела нарушать своих принципов и полагала своей целью выступить посредником между Испанией и Голландией, чтобы помочь жителям Нидерландов вернуть их стародавние свободы и освободиться от оккупационной армии. Когда Филипп II отказался вести переговоры, она предложила голландцам сугубо оборонительную поддержку. В ответ на это Филипп объявил ей войну. После этого королева была вынуждена помогать Генриху IV в защите Франции от тиранов-католиков. Елизавета пыталась всего лишь восстановить статус-кво в Северной Европе, не более и не менее, в то время как Филипп планировал свергнуть и убить ее, а также захватить ее страну.

«Заслуживаю ли я такой награды — заговора против моей жизни и моего королевства? — спрашивает она. — Не должна ли я защищать себя и лишить его такого оружия?» Суть конфликта, по ее словам, заключается в том, что гордый Филипп отринул соглашения, которые с голландцами заключил еще его отец Карл V, и попытался прямо и жестоко подчинить их испанцам. «Я не стала бы вторгаться на чужую территорию, но они владеют ею лишь на основании этих соглашений», — пишет Якову королева. Нарушая их, Филипп провоцировал войну. Если бы этих соглашений не было, королева Англии не стала бы защищать бунтовщиков в «злосчастной ссоре» с их законным правителем[1636].

Вопрос наследования трона поставил Елизавету перед лицом еще одного, еще более трудного выбора. Чтобы гарантировать продолжение ее династии, нужен был наследник, что, в свою очередь, означало брак, сопряженный с проблемой выбора достойного супруга и риском, что придется подчинить себя и страну его власти, как это случилось с ее сводной сестрой Марией Кровавой. С другой стороны, решение остаться одинокой грозило обернуться хаосом или даже гражданской войной. Когда королева была еще в детородном возрасте, ее неоднократно склоняли к тому, чтобы выйти замуж или выбрать наследника. Бёрли бесцеремонно настроил против Елизаветы парламент и даже разрабатывал идею ввести законодательный механизм, по которому в случае ее внезапной смерти трон мог перейти только к представителю протестантской веры. Менопауза освободила ее, ведь в том, чтобы склонять к браку бесплодную женщину, не было никакого смысла, но она же более остро поставила проблему наследования трона. В отличие от членов Тайного совета Елизавета считала, что объявление наследника ослабит, а не упрочит ее позиции, и предпочитала держать вопрос открытым. Со стороны подобная тактика Елизаветы казалась глубоко безответственной, однако она была тесно связана с памятью о тернистом пути во власти ее сводных брата и сестры. Если бы королева была довольна Яковом, то, приближаясь к своему 70-летнему юбилею, она уже разрешила бы трудный вопрос, но, судя по тону ее писем к нему, Елизавету глубоко возмущали своенравие и бесцеремонность племянника. Она предпочитала не давать никаких обещаний и довериться времени.

В конце концов время сыграло Елизавете на руку, хоть и нанесло ей урон в личном плане. После менопаузы королева начала стареть и поручила своим придворным поддерживать «культ» Глорианы, заказывая все более лестные портреты, а небольшие армии рабочих по месяцу или около того трудились над возведением уличных сооружений, воплощающих пасторальные фантазии королевы, во время ее летних путешествий по стране. В отличие от своего отца Елизавета никогда не поддавалась чарам легенды о себе, но после 1588 года начала верить, что Бог — протестант и Он на ее стороне. Выговаривая королю Генриху IV за то, что, перейдя в католичество, тот совершил выбор, который, как она считала, противоречит воле Божией и за который, возможно, ей тоже придется заплатить (если она продолжит его поддерживать), Елизавета дала понять, что ее религиозные убеждения всегда будут в центре ее мировоззрения. Дочь Генриха VIII чувствовала себя призванной Богом на спасение Северной Европы.