Строгоновы — род, продемонстрировавший необыкновенный государственный кругозор при Иване Грозном, извлеченный из торговой среды Петром Великим, сделавшим солеторговцев аристократами, добившийся пика славы в начале XIX века и почти исчезнувшей по причине трагической ошибки графа Павла Александровича. Их исторический путь сопровождался строительством домов, разбросанных по всей Европе и служивших показателями состояния и увлечений семьи в разные периоды. Совокупность зданий, парков и коллекций находит подобие у фамилий Шереметевых, Юсуповых и Демидовых, но все они лишены столь мощного древнерусского пролога.

Четыре замечательных века Строгоновых, начиная с 1515 года, оказались временем подъемов и спадов. Дебют рода в Сольвычегодске, где Аника Федорович построил первый «замок Строгоновых», сменился острой борьбой за его наследство и последующим ослаблением. Возрождение началось ближе к концу XVII века и связано с деятельностью, в том числе и строительной, Григория Дмитриевича. Начиная с огромного богатства в 10 миллионов десятин, Строгоновы оказались «дружны с исключительностью», построив Казанский собор в Санкт-Петербурге, разбив Строгоновский сад и открыв Школу горных, сельскохозяйственных и лесных наук. И даже в период угасания рода только они построили аэростатоносец, именно их дом подвергся ограблению в 1812 году, на их наследие претендовал самозванец, наконец, коллекции их дома продали целиком в период экономического кризиса 1929–1931 годов. Кстати, при всем том, что внешне главный дом Строгоновых на Невском не был исключительным, однако сочетание местоположения, ценного художественного собрания и увлечений владельцев следует признать экстраординарным. Часть из этой удачной совокупности обстоятельств дважды копировались, имею в виду дворец Белосельских-Белозерских, а в другой раз, повторив только место и общий принцип, — при сооружении дома компании «Зингер» — для приручения коммерческой удачи. В целом история дома, конечно, не имеет аналогов.

В имперский период мы знаем несколько сопровождавшихся «матриархатами» кризисов, самый острый из которых в относительно близкую имперскую эпоху относится к 1811–1817 годам. Баронский титул, полученный в 1722 году, в период «первого строгоновского матриархата», безусловно, поднял самооценку фамилии солеторговцев. Один из новоиспеченных баронов, Сергей Григорьевич, возможно, обеспокоенный сомнительными правами на титул, поставил себе целью выразить новое положение рода средствами архитектуры в качестве «легимитизации герба». Не сразу, а только со временем, но, главное — до смерти он успел возвести настоящий «баронский дом», который отчасти вследствие своего положения, частично вследствие плана архитектора Франческо Растрелли, в значительной мере реализованного только век спустя, оказался более других домов знати приближен к императорскому дворцу.

Возведение дома на Невском проспекте в Санкт-Петербурге повлекло за собой формирование «двора» при Строгоновых, и в известной степени, и наряду с иными обстоятельствами, превратило Александра Сергеевича из баронов в графы. Здание, таким образом, состоялось в качестве «графского дома», хотя для этого Строгонова важнейшей формой самовыражения был не дом, а храм.

В Александре Сергеевиче Строгонове мы видим главный «продукт» петровских реформ. Он стал для своего рода тем же, что император Петр для российского государства. Везде и во всех областях мы видим его начинания, его работу, его успехи. Одно, а затем и другое большие путешествия Александра Сергеевича в Европу обусловили интенсивное и экстенсивное развитие дома.

Хотя Андрей Воронихин не следовал буквально стилю Растрелли в фасадах и интерьерах, он нашел способ сочетать свои идеи с искусством и принципами предшественника. Получившийся сплав барокко и классицизма оказался весьма органичным, а диалог Растрелли и Воронихина — залогом оригинальности здания. Третий корпус понимался зодчим как Картинная галерея, главная часть Кабинета (музея), а четвертый — как апартаменты графа Павла Александровича, второго, молодого владельца дома, который должен был пожертвовать своим честолюбием и согласился разделить кров с отцом. Это здание Воронихин только наметил, подобно Растрелли он оставил своим последователям нереализованный потенциал. Тогда же в первое десятилетие XIX века, которое следует признать золотым для Строгоновых, дом на Невском занял свое место в триаде дом-храм-сад. Близлежащий Казанский собор и удаленный Строгоновский сад оказались частью единой «алхимической программы».

Мы имеем необычный пример здания, строившегося несколькими поколениями владельцев вокруг Большого зала, который был неприкосновенной родовой святыней благодаря живописному плафону. На первый взгляд это обыкновенная аллегорическая картина, призванная преподать урок наследнику (в момент создания интерьера им был барон Александр Сергеевич). Однако она заключает в себе указание на строительство собора, и потому само великолепное здание и прекрасные художественные коллекции, собранные в течение нескольких десятилетий, сами Строгоновы рассматривали лишь как дополнение к храму.

В начале второго десятилетия XIX века новая конфигурация, сложившаяся в семье после вымирания графской линии и объединения с одной из ветвей князей Голицыных, требовала архитектурного выражения. Новый дом оказался усадебным. Расположившись формально в Новгородском уезде Новгородской губернии, территориально он было ближе к Санкт-Петербургу и, безусловно, принес столичный блеск на берег реки Тосна. Центральное место принадлежало княгине Наталье Петровне Голицыной, второе — ее дочери Софье Владимировне, главе нераздельного имения и «второго строгоновского матриархата», в замужестве графини Строгоновой, вдове графа Павла Александровича. Второстепенное положение занимали ее старшие дочери Наталья и Аглаида, обремененные многочисленными детьми. Подражая англичанам, Софья Владимировна полагала выгодным и полезным жить за городом, оставив музеефицированному дому на Невском представительскую роль «зимнего дворца», окончательно достроенного в соответствии с замыслом Растрелли в 1842 году. В целом эпоха ее владения была консервативной и проникнута желанием вырастить зятя или внука, который станет достойным преемником свекра. Этим надеждам не суждено было сбыться.

Внешне оба дома — невский и марьинский — не имеют ничего общего с общепринятым образом замка. По ряду причин их владельцы не могли придать зданиям вид крепостей, но очевидно их желание спрятаться за стенами своих жилищ. Лишь в эпоху графа Александра Сергеевича, даже несмотря на существование «алхимической лаборатории», мы наблюдаем стремление к открытости вельможи европейского типа, если так можно выразиться. Именно в этом Строгонове, и в графской линии в целом, наиболее отчетливо проявились благотворные начинания Петра Великого. Поэтому столь невосполнимой оказалась гибель графа Александра Павловича в 1813 году вследствие «романтической ошибки» его отца Павла Александровича.

Несмотря на все усилия графини Софьи Владимировны, преемственности добиться не удалось: ее внук Александр Сергеевич-второй не стал копией своего прадеда, прежде всего, в силу иных воззрений отца — графа Сергея Григорьевича, адепта древнерусских идеалов в искусстве и последовательного сторонника незыблемости абсолютной монархии в политике. Переход собственности в руки родственной баронской линии отрицательно сказался на судьбе дома на Невском. Говоря кратко, он вновь превратился в замок по причине неподготовленности родственников, рожденных «бедными баронами», к высокой миссии и воспитанных без понимания зависимости значения фамилии от значительности здания, ей принадлежащего. Иное развитие привело к мысленной реабилитации уже утраченного к тому времени сольвычегодского варианта «семейного гнезда» в противовес петербургскому, хотя письменного свидетельства по этому вопросу мы не найдем.