— Тогда пойдем по тоннелю, благо, что он есть. Может. Мынайдем для тебя какое-нибудь средство передвижения, как только выйдем на другойстороне. В другом городе или деревне.

Сюзанна вновь покачала головой.

— Я думаю, цивилизация заканчивается здесь, Роланд. И ядумаю, что нам лучше закутаться, как только сумеем, потому что на другойстороне будет еще холоднее.

С одеждой ситуация складывалась куда как хуже, чем с едой.Никто не догадался заложить несколько лишних свитеров или утепленных курток взапечатанные под вакуумом банки. Одеяла были, но очень уж вытертые и буквальнорасползающиеся под руками, то есть практически бесполезные.

— Мне на это наплевать, — устало сказала Сюзанна. — Толькобы нам удалось выбраться из этого места.

— Мы выберемся, — ответил Роланд.

3

Сюзанна в Центральном Парке, день достаточно холодный, чтобыдыхание паром вырывалось изо рта. Небо белое от горизонта к горизонту, снежноенебо. Она смотрит на полярного медведя, который кружит по своему каменномуостровку, несомненно, наслаждаясь холодной погодой, когда чья-то рука обнимаетее за талию. Теплые губы чмокают в холодную щеку. Она поворачивается, и рядомстоят Эдди и Джейк. На лицах обоих одинаковые улыбки, на головах — практическиодинаковые вязаные шапочки. На шапочке Эдди вышито «СЧАСТЛИВОГО», на шапочкеДжейка — «РОЖДЕСТВА». Она уже открывает рот, чтобы сказать: «Мальчики, вы неможете здесь быть, вы, мальчики, умерли», — но тут же понимает, к своемубезмерному облегчению, что все, что было — всего лишь сон, который она видела.И действительно, как можно в этом сомневаться? Нет говорящих зверьков, которыеназываются ушастиками-путаниками, конечно же, нет, нет существ-тахинов счеловеческим телом и головой животного, нет таких мест, как Федик или замокДискордия.

А самое главное, нет стрелков, Джон Кеннеди был последним,ее шофер Эндрю говорил правильно.

— Принес тебе горячий шоколад, — говорит Эдди и протягиваетк ней руку. Рука держит чашку горячего шоколада, поверх которого сливки,посыпанные мускатным орехом; она чувствует запах, а когда берет кружку,чувствует его пальцы под перчатками, и в этот момент в неба начинаютпланировать первые снежинки. Она думает, как же это хорошо, жить в привычномтебе Нью-Йорке, как здорово, что эта реальность реальна, что они вместе в году…

— В каком году от Рождества Христова?

Она хмурится, потому что это серьезный вопрос, не так ли? Вконце концов, Эдди — человек восьмидесятых, а ее пребывание в Нью-Йоркеоборвалось в 1964-ом (или в 65— ом?) Что же касается Джейка, Джейка Чеймберзасо словом «РОЖДЕСТВА», вышитого на шапочке, он же из семидесятых? И если онитрое представляют собой разные десятилетия второй половины двадцатого века,какое время может быть для них общем? Какой нынче год?

«ДЕВЯТНАДЦАТЬ, — говорит голос из воздуха (возможно, этоголос Банго Сканка, Великого потерянного персонажа), — это ДЕВЯТНАДЦАТЬ, этоЧЕЗЗЕТ. Все твои друзья мертвы».

С каждым словом мир становится все более эфемерным. Онаможет видеть сквозь Эдди и Джейка. Смотрит на полярного медведя, а тот лежитмертвым на каменном острове, вскинув лапы к небу. Такой приятный запах горячегошоколада уходит, сменяется запахом затхлости: старой штукатурки, древнегодерева. Запахом номера отеля, в котором никто не спал многие годы.

«Нет, — стонет ее разум. — Нет, я хочу Центральный Парк, яхочу мистера СЧАСТЛИВОГО и мистера РОЖДЕСТВА, я хочу вдыхать запах горячегошоколада и видеть первые робкие декабрьские снежинки, я сыта по горло,Внутренним миром, Срединным миром, Крайним миром. Я хочу Мой мир. Мне даже всеравно, увижу я Темную Башню или нет».

Губы Джейка и Эдди двигаются синхронно, словно они поютпесню, которую она не может услышать, но это не песня. Слова, которые оначитает по их губам, прежде чем сон рассыпается —

4

«Остерегайся Дандело».

Она проснулась с этими словами на устах, дрожа в сумракераннего, предрассветного утра. Насчет дыхания сон оказался правдой: оно превращалосьв пар, срываясь с губ. В остальном — нет. Сюзанна коснулась щек и стерла с нихвлагу. Температура воздуха не упала до такой степени, чтобы замораживать слезы.Не хватило разве что пары-тройки градусов.

Она оглядела обшарпанный номер отеля «Федик», всем сердцемжелая, чтобы ее сон о Центральном Парке обернулся явью. Во-первых, ей пришлосьспать на полу: кровать превратилась в скульптуру из ржавчины, которая моглапревратиться в пыль при первом прикосновении, так что у нее болела спина.Во-вторых, одеяла, из которых она соорудила матрас, и те, в которыезавернулась, превратились в лохмотьям из-за того, что она ворочалась и металасьво сне. От пыли, густо висевшей в воздухе, щекотало в носу и першило в горле.Першило до такой степени, словно она подхватила сильнейшую простуду. К тому же,она дрожала от холода. И ей хотелось облегчиться, а это означало, что придетсяползти по коридору на наполовину онемевших от холода руках и культях.

Но в это утро тревожило Сюзанну Одетту Холмс Дин другое, нетак ли? Проблема заключалась в том, что она вернулась из прекрасной мечты в мир

(это ДЕВЯТНАДЦАТЬ все твои друзья мертвы)

где теперь буквально сходила с ума от одиночества. Проблемазаключалась в том, что в краю, где она очутилась, солнце не обязательновсходило на востоке. Проблема заключалась в том, что на нее навалилисьусталость и грусть, тоска по дому и душевная боль, скорбь и уныние. Проблемазаключалась в том, что за час до зари, в этом, достойном музея, номере отелятипичного городка Фронтира [106] , где в воздухе висела пыль веков, оначувствовала себя так, будто из нее только что выжали две последние унции силы воли.Она хотела, чтобы сон вернулся.

Она хотела Эдди.

— Вижу, ты тоже проснулась, — Сюзанна поднялась, так резкоповернулась, опершись на руки, что в одну из них впилась заноза.

Стрелок стоял, привалившись к двери между комнатой икоридором. Из шнуров и ремней он сплел упряжь, которая показалась ей оченьзнакомой и теперь свисала с его левого плече. На правом висел кожаный мешок сих новыми приобретениями и оставшимися орисами. Ыш сидел у ног Роланда и оченьсерьезно смотрел на нее.

— Ты меня до смерти напугал, сэй Дискейн, — сказала она.

— Ты плакала.

— Разве тебя волнует, плакала я или нет?

— У нас поднимется настроение, как только мы уйдем отсюда.Федик наводит ужас.