Когда все, слегка уставшие, ждали на рыночной площади, раздалась весёлая песня рогов, и вперёд вышел Ворон-Лучник. Он встал на алтарный холм и пригласил всех на пир, и сам же повёл туда воинов, держа в руке знамя своего рода – Золотой Корзины, и народ проследовал за ним на раздольный душистый луг на юго-востоке Серебряной долины, усеянный старыми деревьями сладкого каштана. Там уже стояли столы, уставленные лучшими блюдами, какие только смогли приготовить бедные невольники, и прекрасным вином (и его было в изобилии), приготовленным из винограда, который рос на залитых солнцем склонах.

Воины ели, а бедные бывшие невольники, как мужчины, так и женщины, с радостью им прислуживали, хотя несколько и побаивались этих свирепых мастеров меча, божеств, освободивших их. Среди невольников почти не было тех, кто так свирепо добивал своих беглых хозяев, то были домашние слуги и служанки, с которыми обращались не так грубо, как с другими, привыкшими трудиться под ударами кнута на полях и в серебряных шахтах и озлобившимися от этого.

Со слугами-невольниками воины Дола были вежливы и веселы. Часто, когда те прислуживали, особенно если это были женщины, воины брали их за руки и, притянув вниз, вкладывали в рот кусочек чего-нибудь съестного или подставляли к губам бокал вина. Воины могли также погладить и приласкать их, во всём обращаясь с ними как с дорогими друзьями. Более того, когда кто-нибудь наедался, он вставал, брал за руку одного из невольников и сажал на своё место, подавая ему еду и вино и ласково разговаривая с ним, чему эти бедняги очень дивились и радовались. Первыми из-за стола встали Лучезарная, Лучница и Ликородный вместе со многими юношами и женщинами из числа воинов Леса. Встав же, они принялись обходить стол, обслуживая других.

Лучезарная сняла свои доспехи и ходила в котте, милая и прелестная. Лучница же оставалась в своей любимой кольчуге, которая была так хорошо сработана, что девушка совсем не ощущала тяжести. Впрочем, она всё же спустилась с Лучезарной и другими женщинами к чистому ручью неподалёку, где все они искупались и умылись. Раны Лучницы, совсем не серьёзные, осмотрели и заново перевязали, и девушка вернулась к столу уже без шлема, зато с венком ветреницы на голове.

Так они пировали. Сердца воинов исцелились пищей и вином, и если даже печаль примешивалась к их радости, то и радость, и печаль переносили они мужественно, ожидая славных дней в долинах у Корней Гор, любви и дружбы между народами и их домами.

Божественноликий не пошёл на луг, а остался сидеть на скамье на рыночной площади, где не было больше никого, кроме назначенных стражей. Они принесли ему немного еды и чашу вина, и вождь ел и пил. Теперь он сидел, положив поперёк колен Страж Дола, но не вынимая его из ножен. Казалось, он наблюдает, как невольники Серебряной долины уносят тела убитых врагов, снимая с них одежду и оружие, но на самом деле всё это мелькало пред его глазами, как какие-то чудные картинки, и не привлекало внимания. Он думал, и думал о многом. Сначала Божественноликий удивлялся тому, что сидит в Серебряной долине в час победы, потом он стал мечтать о мирной жизни в Доле и о спальне Лучезарной, убранной для невесты, затем ему вспомнилась его давняя подруга по детским играм, которая теперь лежала раненая в Серебряной долине. Сердце юноши сжалось от боли за неё, но ненадолго, и всё же мысль его осталась с ней: он представлял, как она будет жить и как вскоре обретёт счастье, счастье на многие грядущие годы. Об этом думал Божественноликий, сидя на скамье на Рыночной площади Серебряной долины.

Теперь поведаем о Могучеродном. От зала народных собраний он сразу отправился к тому дому, где лежала Наречённая. Юноша, принесший ему новости, пошёл с ним, гордый от того, что идёт рядом с таким могучим воином. По дороге он разговаривал с Могучеродным, но звук его голоса только докучал вождю, хотя он и делал вид, будто слушал. Подойдя к двери дома, стоявшего сразу за площадью, на южной дороге (а как раз там Наречённая пала на землю), Могучеродный не смог больше сдерживать своё горе. Повернувшись лицом к косяку и положив на него голову, он зарыдал так сильно, что слёзы полились дождём. Удивлённый юноша стоял рядом, желая, чтобы плач Могучеродного прекратился, но не дерзая заговорить с вождём.

Через некоторое время Могучеродный перестал плакать и вошёл внутрь, в красивый зал, сильно осквернённый врагами. В углу стояла кровать, на которой, укрывшись мехами, лежала раненая женщина. Сперва Могучеродному показалось, что она не такая бледная, какой он предполагал её увидеть, но лишь оттого, что её длинные тёмно-рыжего цвета волосы разметались по подушке. Голова девушки устало двигалась, поверх тела была накинута льняная простыня, но руки лежали поверх неё. Рядом с ней сидел Старейшина с очень серьёзным выражением лица, но не с таким, какое бывает у человека в глубокой скорби. Близ него стоял ещё один стул, будто кто-то только что встал с него. Больше в зале никого не было, кроме двух женщин Леса, одна из которых варила какое-то зелье в очаге, а другая рядом подметала с пола отруби или что-то похожее на них, чем пол посыпали, чтобы счистить кровь.

Могучеродный подошёл к Наречённой, страшась увидеть признаки приближавшейся к ней смерти и столь же сильно испытывая любовь к девушке, к той, какой она была и какой ей предстоит стать.

Могучеродный опустился рядом с кроватью на колени, не обращая внимания на Железноликого, хотя тот дружелюбно ему кивнул. Юноша наклонился к лицу девушки, но глаза её были закрыты. Так длилось несколько минут, а затем она открыла глаза и посмотрела на вождя без удивления, не меняясь в лице. Тогда, подняв правую руку (а ранена она была в левое плечо и в левый бок) и медленно положив её на голову юноши, она притянула его ближе и с наслаждением поцеловала, после чего засмеялась, и из глаз её полились слёзы. Слабым голосом она молвила:

– Ты видишь, вождь и дорогой мой друг, сегодня я могу стоять рядом с тобой в рядах победителей. Теперь, пусть даже я и пожелала бы, чтобы ты никогда не покидал меня, ты должен выполнять свой долг, ведь ты стал Старейшиной народа Серебряной долины. Да и если бы ты не ушёл от меня, то я, возможно, покину тебя. Я тяжело ранена, и знаю, да и знахари мне говорят, что близится лихорадка, так что вскоре я не узнаю тебя, а буду думать, что ты женщина или пёс, или даже тот самый Волк, предок вашего рода, или, может, кто-нибудь ещё, с кем я играла в ушедшие дни.

Голос Наречённой задрожал и прервался. Она замолчала на некоторое время, но потом продолжила:

– Иди же, добрый мой друг и любимый, и унеси с собой такое слово: если я должна умереть, то я зову своего родича Железноликого стать свидетелем моей просьбы. Положи моё тело на костёр в Серебряной долине, и пусть прах мой покоится рядом с прахом твоих отцов, где будет лежать и твой прах. Ведь я была в числе воинов, что помогали тебе вернуть землю твоего народа.

Девушка улыбнулась и, закрыв глаза, продолжила:

– Если же я останусь жить, на что я надеюсь – и как же рада, как рада я буду тогда! – то отнеси меня в свой дом и уложи на свою кровать, чтобы я могла уже не покидать тебя, пока длятся наши жизни.