— Ну, горемычный, вроде молодой еще, значит, стерженек не потребуется, для форточника тучен — пружинки в колено не захочешь. Значит, медвежатник. Отмычек да ключей у меня отродясь не водилось, неужто с собой принес?

— Не колготись, мать, — бородатый ухмыльнулся. — Особое пожелание у меня имеется. Да ты не стой стоймя, как обиженная кокотка. Швартуйся.

Лидия послушно опустилась на диванчик у окна.

— Морзянят, что ты штопальщица, каких свет не видывал.

— Врут, — осекла Лидия.

— Может, и врут, — гость запустил пятерню в бороду и замер на секунду, раздумывая. — Жабры мне вшить надо, мать.

— Что?

— Жабры, мать, рыбьи жабры… Хорошо бы и плавник в хребет, но это ладно, это подождет… А жабры надо.

— Зачем? — Лидия изумленно подняла брови.

— А не твоя забота, мать. Не для красоты, понятное дело. Так вшить требуется, чтобы под водой дышать и не час и не два…

— Жабры… С собой? — Лидия часто задышала, подернулись глаза белой поволокой.

— А то! Мы люди запасливые… Сай! — Бородач подмигнул Ллойду-младшему, и тот извлек из-под кресла просмоленный мешок.

— Я же сказал, Питс, не удержится она — согласится. Это у нее как лихорадка. Одно слово — шальная.

Лидия слышала голос Сая словно через плотную пелену. Руки ее уже тянулись к ладному крепкому торсу бородача:

— Все хорошо… Хорошо. Только потерпи, миленький… Как надо сделаю…

Бородатый ушел, опираясь на плечо Сая, под утро. Ушел довольный, ухмыляющийся. В дверях подмигнул скабрезно:

— Слышь, мать. Если обманула — конец тебе, — он охнул, схватившись за грудь. — Ты теперь на крючке. За тухляков отрабатывать положено. Верно, братишка?

Сай подобострастно кивал. Подносил к изжеванным губам приятеля бутыль с ромом, обтирал пот с рябого лба батистовым платком.

Лидия сама задвинула засов. Поднялась в будуар, где, пристегнутая ремнями, металась в бреду большеглазая девочка. Рядом, притулившись на низкой скамеечке, клевала носом Аннет.

— Откуда Сай про подземов знает? — в голосе Лидии звенела злоба. — Ну?

— Матушка…

— Откуда? Кроме тебя и меня — никому не ведомо. Так откуда?

— Прости, матушка! — Аннет повалилась в ноги к хозяйке, обхватила туфли руками. — Помилуй! Думала, отговорит тебя братец! Уж больно дело опасное!

— Дура! — отпихнула Лидия служанку. — Дура! Теперь жди гостей с Мертвого порта. Не успокоится Сай.

— Ооох, матушка… — Аннет захныкала жалобно.

— Деваться нам некуда. Ты это… отваживай других помаленьку. Всех желающих не сумею скроить — сил не хватит. Да и незачем тут народу толпиться.

Так мастерская модистки Ван-дер-Ваальс закончила свое существование для городских денди, жаждущих удивительной обновы. Поначалу те недоуменно толкались у крыльца, обивали ступени, норовили заглянуть в щели ставен и убирались ни с чем, а через год уже редкий хлыщ забредал в слободу, чтобы стукнуть пару раз в закрытые двери и убраться восвояси. Зато зачастили в дом обитатели портовых притонов и воровских «лежбищ». И опять напуганные белошвейки сперва вздрагивали, услыхав условный стук, но вскоре обвыклись. И опять Аннет листала конторские тетради, выводя обмусоленным карандашиком слово «приход».

* * *

Часы на ратуше пробили три. Анисья встрепенулась, захлопнула крышку «зингера», встала, потянулась за корзиной с глазетовыми оборками. Вошедшая в мастерскую Лидия подала старухе плетенку, поправила чепец. Внимательно оглядела гостя, что бродил по мастерской, пошатываясь и чертыхаясь еле слышно.

— Приляг. Нитки повытаскиваю.

— Поторопись, мать, — раздутый, с лицом, покрытым ровными швами, мужчина ходил из угла в угол, пошатываясь и тяжело дыша. — Долго еще?

— Да хоть сейчас ступай.

— Дело! Резница ты знатная, хоть и шальная. За жабры благодарю. Помогли мне жабры… Рому дай. Рожа горит.

— Нет рома, — отрезала Лидия.

— Зря. Горло смочить надо. — Питс говорил осторожно, едва шевеля растянутым ртом. — Слышь, мать, брательник твой давно заходил? Должок за ним завис.

— Не знаю, где он, и знать не желаю. А про долг забудь, откуда у непутевого деньги?

— Ни кита себе непутевый! — хохотнул гость.

— Иди уже.

— Ааа… Ладно. Пойду. Хоть скажи, на что я похож-то стал? Девки любить будут? — гость осторожно поднял руки, коснулся щек и тут же отдернул пальцы, словно обжегшись.

— Как и хотел, никто не признает. Никто. — Лидия закудахтала неприятным смехом. — Наперсток, покажем клиенту обновку.

Сиамка бросилась за ширму, выволокла оттуда высокое зеркало и поставила его посередине мастерской. Мужчина с любопытством уставился на свое отражение. Помолчал… недоуменно дотронулся до раскосых глаз, до переносицы в пятнах лопнувших сосудов, провел ладонью по лбу и зарычал горлом, стараясь не напрягать губы.

— Ты…Ты… Что натворила? В кого меня перемазала, а? Меня — Питса в желтомордого? Я тебя… Да я… — Питс начал наступать на Лидию, сжав ладони в огромные кулаки, но остановился, почувствовав, как холодное железо коснулось шеи, — Наперсток улыбалась, приставив к горлу гостя наточенную бритву.

— Ступай с богом. Я свое дело сделала, как и обещала. — Вдова прикрыла глаза, махнула сиамке: отпусти. — Не шали попусту. Слабый ты сейчас, все одно не справишься. Ступай, вор.

Наперсток отошла. Вернулась к машинке. Застрочила, напевая, словно это не она сейчас была готова вскрыть вены чужаку. Питс захлебывался яростью.

— Вор, значит? Сама на хапаный улов живешь и богадельню морлочью содержишь. Ты Питса запомнишь, паскуда, если жива останешься.

— Ступай. Вон порог. Из-за вас — жулья и сама намучалась, и Сая вы с пути сбили. Ступай, — твердила Лидия.

— Кого сбили? Ллойда-сутяжку? Да братец твой — сутенер портовый. Сводник. Кстати, по «тухлой клубничке» знаменитый… Вы с ним два сапога — пара. Что ты с гнильем якшаешься, что он.

— Какой сводник?

— Девок подземных наверх таскает и любителям подкладывает, — попытался хохотнуть Питс, но тут же сморщился от боли. — Не знала? И между прочим, мамаша, другим живым товаром тоже не брезгует.

— Каким товаром? — Лидия потянулась к кисету, затеребила узел неверными пальцами.

— Каким, каким? Известным. Детишек брательник твой вниз продает — рваная сволочь… «С пути сбили… ворье», говоришь? Ну-ну… Я, может, и вор, но до возни с подземами никогда не опускался.

— Детишками… — Лидия Ван-дер-Ваальс набивала трубку крупным табаком. Сухолист сыпался мимо чашки, цеплялся за побитую молью оторочку платья, падал на пол и, подхваченный сквозняком, вертелся спиралью. — Давно ли? Давно детишками? Я тебе все обратно поправлю. Только скажи.