В конце концов учреждение Университета было встречено с большим одобрением. Но случилось так, что последующие события привели его сначала в упадок, а потом и разрушили, как и все остальное.

Немного позднее, 23 марта 1808 года, двор переехал в Сен-Клу. Император всегда старался по возможности скорее выехать из Парижа: Тюильри ему не нравился, потому что там невозможно было много гулять, и притом чем дальше он шел вперед, тем больше его стесняло присутствие парижан. Он не любил никакого принуждения, а в городе все очень быстро узнавали о вспышках его гнева или словах, которые порой у него вырывались. Он возбуждал любопытство, которое его раздражало; его холодно встречали в обществе, о нем рассказывали тысячи анекдотов, так что он вынужден был постоянно сдерживаться. Поэтому его пребывание в Париже становилось все более и более коротким, и поговаривали о том, что двор переедет в Версаль. Было решено реставрировать дворец, и Бонапарт говорил не раз, что, в сущности, ему надо жить в Париже только во время сессии Законодательного корпуса.

Когда он выезжал за город и на обратном пути должен был проезжать через ту или другую заставу, то всегда говорил: «Ну вот, мы опять в великом Вавилоне». Иногда он мечтал о перенесении столицы в Лион; только его воображение могло навести его на мысль о таком проекте, но это нравилось ему и было его любимой мечтой. Парижане хорошо знали, что Бонапарт не любил их, и мстили ему каламбурами и анекдотами, едкими и часто злыми. Они выказывали ему покорность, но относились к нему холодно и насмешливо.

Придворные вельможи усвоили себе антипатию господина и, говоря о Париже, всякий раз прилагали к нему какие-нибудь бранные эпитеты. Наконец, у императора нередко вырывалось грустное замечание: «Они все еще не простили мне пушек, которые я навел на них 13-го вандемьера».

Собрание замечаний Бонапарта относительно его собственного поведения было бы очень полезной книгой для многих государей и для тех, кто решается давать им советы. Мне часто приходится слышать от людей, которые еще совсем недавно познакомились с искусством управлять, что нет ничего легче, чем заставить с помощью силы признать свою волю и при помощи штыков принудить народ подчиняться какому угодно режиму; и я вспоминаю, что говорил император о тех затруднениях, которые были результатами первых его шагов на политическом поприще, о неудобствах, вытекавших из того, что он употреблял силу против граждан, о трудностях, которые тотчас же возникли после того, как он вынужден был использовать подобные средства. Я помню, что он говорил своим министрам, как только в совете решались на какие-нибудь резкие меры: «Ручаетесь ли вы за то, что народ не восстанет?» И малейшее народное волнение казалось ему важным и неприятным. Он с удовольствием рассказывал или слушал рассказы о различных волнениях, переживаемых на поле битвы, но бледнел, когда говорили о крайностях, на которые бывает способен народ во время восстаний. Наконец, если во время верховых прогулок по улицам Парижа какой-нибудь рабочий бросался к нему, чтобы просить о милости, он тотчас же пугался и осаживал лошадь.

Гвардейским генералам было приказано избегать столкновений между народом и солдатами. «Я не могу оправдать этих последних», – говорил Бонапарт. И если случайно происходило какое-нибудь столкновение между военными и горожанами, то, обыкновенно, наказывали и удаляли военных, которым затем вручали денежные награды.

Между тем север Европы был в тревожном состоянии. Шведский король был слишком предан той политике, которой требовало от него английское правительство, что не совсем соответствовало интересам его подданных; он навлекал на себя все большее и большее осуждение со стороны шведов, и его поведение зависело от экзальтированного состояния ума. Русский император объявил ему войну и в то же время начал кампанию против Финляндии; тогда Алопеус, русский посланник в Стокгольме, был вдруг арестован в своем доме, что явилось нарушением международного права.

По этому поводу в «Мониторе» говорилось: «Бедный шведский народ! В какие руки ты попал? Твой Карл XIII был, конечно, немного не в своем уме, но он был храбр, а король, который явился забиякой в Померании [Густав IV Адольф], пока длилось перемирие, первым бежал, когда оно окончилось, хоть сам его и нарушил».

Подобные слова предвещали приближение грозы. В начале марта умер датский король Христиан VII. На престол вступил, под именем Фридриха V, его сын, который давно был регентом и которому было сорок лет. Примечательно то, что в этот беспокойный век, когда взволнованные народы особенно нуждались в просвещенных государях, многие троны в Европе были заняты монархами, которые едва владели своим умом или же совсем были лишены его. Примером могут служить короли Англии, Швеции, Дании и королева Португалии.

Но вскоре все были отвлечены от событий, совершавшихся на севере, той драмой, которая происходила в Испании. Туда был послан великий герцог Бергский, который взял на себя командование нашей армией, двинувшейся к берегам Эбро. Испанский король, слабый, боязливый, руководимый своим министром, нисколько не противодействовал движению французских войск, которое старались представить нападением на Португалию.

Национальная партия Испании, во главе которой стоял принц Астурийский, возмутилась этим нашествием, так как видела, к каким последствиям это может повести, и считала себя принесенной в жертву честолюбию князя Мира. Вскоре против министра разразилось восстание; король и королева готовы были покинуть Испанию (откуда их хотел изгнать император, желая затем лишить престола и принца Астурии). Я уже говорила, что Мануэль Годой, привлекаемый данными ему обещаниями, был предан политике императора; Наполеон совершал страшную ошибку, вводя французское влияние через министра, которого все ненавидели.

Между тем мадридская чернь бросилась в Аранхуэс и разграбила дворец министра, который вынужден был спрятаться, чтобы избежать ярости толпы. Король и королева, испуганные и огорченные опасностью, угрожавшей их фавориту, потребовали, чтобы он подал в отставку, а 16 марта 1808 года и сам король, на которого воздействовали со всех сторон, отрекся от престола в пользу своего сына, объявив, что его здоровье заставляет его жить в другом климате. Этот поступок, совершенный королем по его слабости, привел к прекращению восстания.

Принц Астурии принял имя Фердинанда VII; первым проявлением его власти была конфискация имущества князя Мира. Но в его натуре недоставало твердости для того, чтобы вполне воспользоваться этим трудным положением. Испуганный разрывом с отцом, он стал колебаться в то время, когда надо было действовать. С другой стороны, король и королева бросились под защиту Наполеона и призывали к себе на помощь французскую армию. Великий герцог Бергский отправился к ним в Аранхуэс и обещал им свою, опасную для них, помощь. Колебания власти, страх, который внушала наша армия, интриги князя Мира, жестокие меры, принимаемые Мюратом, – все это внесло смятение и беспорядок в Испанию, и несчастная царствующая семья вскоре обнаружила, что распря ведет лишь к выгоде вооруженного посредника, который становился ей судьей.

«Монитор» давал отчет об этих событиях, оплакивая несчастного Карла IV, и вскоре после этого император уехал из Сен-Клу под предлогом путешествия на юг Франции. Императрица через несколько дней последовала за ним в сопровождении блестящего двора.