и обедов, а также при обслуживании в баре. Другая привилегия, которой пользуются мои коллеги и я, действительно чрезвычайно полезна, так как освобождает нас (как и дипломатов) от таможенного досмотра. Эта привилегия всегда кстати: в моем багаже обычно имеется пара безотказно действующих пистолетов, небольшой, но хорошо подобранный набор инструментов для взлома, а также несколько запрещенных приборов, на которые иммиграционные службы развитых стран смотрят весьма неодобрительно. Я никогда не беру с собой оружия: его может случайно заметить сосед по креслу и поднять никому не нужную тревогу. Более того, только сумасшедший станет стрелять в салоне современного самолета. Это, кстати, и объясняет поразительные успехи угонщиков самолетов: взрыв в герметизированном пространстве обычно приводит к самым фатальным последствиям.

Дверь самолета открылась, и я ступил на трап. Двое служащих аэропорта вежливо посторонились, пропуская меня. Я направился в аэровокзал к двум эскалаторам, увозящим и привозящим пассажиров. В конце эскалатора, доставляющего пассажиров на выход, повернувшись спиной к эскалатору, стоял какой-то мужчина среднего роста, худощавый, темноволосый, с морщинистым, смуглым и несимпатичным лицом, холодными глазами и узкой щелью вместо рта. Мне бы не хотелось, чтобы такой тип наносил визиты моей дочери. Впрочем, одет он был достаточно респектабельно: черный костюм, черный плащ, а в руке большая, новенькая, фирменная сумка авиакомпании.

Но меня мало волновали несуществующие поклонники несуществующих дочерей, и я перестал думать об этом. Оттуда, где я стоял, был хорошо виден эскалатор, доставляющий пассажиров к самолетам. На дорожке стояло четверо мужчин. Одного из них я тут же узнал. Высокий, худой, в скромном сером костюме, с тоненькими усиками, внешне похожей на преуспевающего бухгалтера. Джимми Дюкло — собственной персоной. Я успел подумать, что свои сведения он действительно считает необыкновенно важными и срочными, коль явился сюда, чтобы перехватить меня уже при выходе из самолета. Я успел также подумать, что для того чтобы войти в аэровокзал, ему надо было подделать пропуск полицейского. Это казалось логичным: Джимми — виртуоз по подделыванию документов. Я успел еще подумать, что нужно будет вежливо и по-дружески помахать ему рукой и улыбнуться. Именно так я и поступил. Он тоже помахал мне рукой и улыбнулся. Улыбка длилась меньше секунды, превратившись в гримасу ужаса. И тут я почти подсознательно заметил, что направление его взгляда слегка изменилось.

Я резко обернулся. Смуглый мужчина в черном плаще уже не стоял спиной к движущейся дорожке эскалатора. Он повернулся на сто восемьдесят градусов и стоял лицом к ней, как-то странно сжимая сумку под мышкой.

Все еще не сознавая, что происходит, я среагировал инстинктивно и приготовился к прыжку. На это ушла целая секунда, а мужчина в черном плаще мгновенно (я подчеркиваю: мгновенно!) совершенно убедительно доказал и себе и мне, что этой секунды ему вполне достаточно. Он был наготове, а я — нет, и его реакция оказалась действительно молниеносной. Едва я сделал движение, как он резко повернулся и ударил меня ребром сумки в солнечное сплетение.

Фирменные сумки авиакомпаний всегда бывают мягкими. Но эта! Меня никогда не били копром для забивания свай. Я и сейчас не горю желанием почувствовать на себе удар копра, забивающего сваю: теперь у меня есть ясное представление, что это такое. Я рухнул на пол, словно чья-то гигантская рука дернула меня за ноги, и лежал совершенно неподвижно. Однако был в полном сознании: мог слышать, видеть и в какой-то степени оценивать, что происходит вокруг. Только не мог даже пошевелиться. Мне доводилось слышать о шоке, поражающем сознание человека, но я впервые в жизни испытывал шок, физически полностью парализовавший меня. Казалось, все происходит как при замедленной съемке. Дюкло внезапно обернулся, но сойти с дорожки эскалатора было невозможно. И назад он повернуть не мог: за его спиной стояли трое мужчин, делая вид, будто ничего не замечают. Только позже, значительно позже я понял, что они были сообщниками человека в черном плаще и стояли за спиной Дюкло, чтобы заставить его оставаться на дорожке эскалатора, несущего его навстречу смерти.

Сейчас, когда с тех пор прошло много времени, я понимаю, что это было дьявольски хладнокровное убийство, выделяющееся из всех, о которых довелось слышать. Хотя в своей жизни я довольно наслушался историй о людях, закончивших свой жизненный путь не так, как предначертал Бог.

Я мог видеть и воспользоваться этим. Посмотрев на сумку в руках того человека, я заметил, что из нее торчит дырчатый, как дуршлаг, глушитель. Именно он и явился причиной моего паралича. Помня, с какой силой человек в черном плаще врезал мне, я удивился, как от этого удара не погнулся глушитель. Я снова посмотрел на человека в черном, рука которого сжимала сумку с оружием. Его смуглое лицо не выражало ни волнения, ни удовлетворения. Я увидел на его лице только уверенность профессионала, который отлично знает свою работу.

Откуда-то издалека механический голос сообщив о посадке самолета, прибывшего рейсом 132 из Лондона. Это и был наш рейс. Я подумал, что никогда не забуду номера этого рейса, хотя в данном случае он не имел никакого значения: Дюкло должен был умереть прежде, чем встретит меня независимо от выбранного мной рейса.

Я посмотрел на Джимми Дюкло. Лицо его было лицом человека, осужденного на казнь. Я прочел на нем отчаяние, но отчаяние человека решительного и хорошо владеющего собой. Он быстро сунул руку под пиджак, и трое людей за его спиной ничком упали на дорожку эскалатора. Я понял, что это означает, гораздо позже. Когда Дюкло выхватил пистолет, раздался глухой звук, и на левом отвороте его пиджака появилась дырка. Он конвульсивно дернулся, наклонился вперед и упал лицом вниз. Эскалатор понес его к площадке, где лежал я, и его мертвое тело уперлось в меня.

Никогда не смогу объяснить причину своей скованности в последние секунды его жизни: то ли паралич, то ли уверенность в неотвратимости его гибели. Не могу сказать, что чувствую себя виновным в смерти Дюкло: я был безоружен и ничем не смог бы помочь ему. Странно, но прикосновение его мертвого тела сразу же вывело меня из шокового состояния.

Правда, чудесным исцелением это не назовешь: к горлу подкатывали приступы тошноты, и по мере того, как проходил первый шок от удара, в желудке нарастала нестерпимая боль. Лоб также болел, видимо, падая, я сильно ударился. Но зато я снова владел своим телом. Я осторожно поднялся на ноги, чувствуя, что из-за тошноты и головокружения вот-вот упаду снова. Поднялся осторожно, но без посторонней помощи. Все вокруг неприятно раскачивалось, глаза застилал туман,—