Одним из приоритетов режима было возвращение земли прежним владельцам, причем речь шла не только о фермах, сменивших хозяев во время революции 1936 года, но и о тех землях, которых коснулась аграрная реформа при республике[1010]. Зарплаты были заморожены, на селе они упали вдвое по сравнению с временами республики: уровня 1931 года они достигнут только в 1956 году. Государство контролировало сбыт сельскохозяйственной продукции и фиксировало цены на нее. Это, разумеется, способствовало процветанию черного рынка, несмотря на угрозу наказаний вплоть до военного трибунала. В Мадриде килограмм муки продавали за 12 песет при официальной цене 1,25. Фасоль, мясо, оливковое масло стоили в три раза дороже официальной цены[1011].

В этих условиях процветала коррупция. Нехватка инвентаря и инвестиций в сельскохозяйственную технику приводила к снижению сельскохозяйственного производства на протяжении ряда лет, катастрофические последствия чего особенно сильно ощущались в 1941 и 1945 годах, когда многие районы оказались на грани голода.

Государственный контроль над промышленностью преследовал цель установления автаркии, при которой приоритет был бы отдан военным нуждам в случае вовлечения Испании в европейскую войну. Предприниматели и управленцы, вернувшись домой, обнаруживали, что угодили в систему казарменного управления: они распоряжались своими рабочими, так как забастовки были под запретом, активистов увольняли, рабочая неделя увеличилась, а зарплаты не росли. Впрочем, и владельцы предприятий были безгласны в вопросах приобретения сырья и сбыта готовой продукции[1012].

25 сентября 1941 года был издан декрет об учреждении Национального института (INI), главного механизма контроля за экономикой и автаркии[1013]. К его компетенции относилось почти все: военное производство, разведка и добыча полезных ископаемых – угля, железа, меди, – цветная металлургия, химическая промышленность, производство взрывчатых веществ, синтетического каучука и др. INI вмешивался в авиационную промышленность, а позднее и в транспортную, в производство синтетических масел. Этот подход получил полную поддержку Франко, считавшего автаркию сугубо испанским свойством и крупным преимуществом, а также необходимостью. До 1950 года до него и до его министров не доходило, насколько это убыточно. Он утверждал, что «Испания – привилегированная страна, способная выживать самостоятельно. У нас есть все необходимое, и мы производим достаточно, чтобы обеспечить себе выживание. Нам не нужно ничего завозить»[1014]. Но доверие к самообеспечению не могло не уменьшиться после того, как был определен объем долга националистов перед Германией и Италией. Для выплаты долга Германии в 1939–1943 годах требовалось 12 процентов эквивалента всего испанского импорта, Италии – соответственно 3 процента[1015].

Франко импонировала идея дешевой электроэнергии и сельскохозяйственной ирригации на основе плотин гидроэлектростанций; те же самые крупные проекты нравились Кальво Сотело при диктатуре Примо де Риверы и чуть не довели тогда Испанию до банкротства[1016]. 7 октября 1939 года Франко подписал план строительства плотин, и военнопленные принялись за работу. Финансирование таких проектов и большей части экономики привело к тесным отношениям между режимом и пятью главными испанскими банками. В награду за сотрудничество они получали защиту от конкуренции – до 1962 года в Испании не появилось ни одного нового банка – и большое влияние на экономику, позволявшее получать огромные прибыли и создавать настоящие коммерческие империи[1017]. Как писал один историк, «архитектурным символом новой Испании стала не церковь, как хотели карлисты до войны, а банк»[1018].

Будучи антикоммунистическим, государство все же приступило к национализации железнодорожной сети, расплачиваясь с владельцами ничего не стоившими акциями[1019]. Нехватка нефти и ее высокая цена как будто были на руку железным дорогам, тем не менее результаты деятельности RENFE по причине отвратительного управления были плачевными. Некоторые комментаторы даже обнаруживают близкое сходство между результатами программ национализации в Испании Франко и в государствах – сателлитах СССР после 1945 года[1020].

Другая парадоксальная параллель между франкизмом и сталинской Россией заключалась в навязчивом страхе перед заграничной идеологической заразой. Большинство старших советских советников после возвращения из Испании признались под пытками НКВД в предательских заграничных связях и были расстреляны; при этом в Испании раздавались настойчивые призывы к экстренному хирургическому вмешательству для спасения политического организма. Епископ Вик (Таррагона) призывал «скальпелем выпустить гной из испанских кишок»[1021]. Пресс-атташе Франко граф Альба де Йелтес сказал во время войны одному англичанину, что Испанию необходимо излечить от вируса большевизма, истребив, если придется, треть ее мужского населения[1022]. Теперь, когда почти все республиканцы угодили к ним в лапы, националисты могли приступить к долгожданному очищению.

Страну усеяли лагеря военнопленных. Их насчитывалось, вместе с временными и транзитными, 190; количество заключенных варьировало от 367 тысяч до полумиллиона[1023]. В одном лишь завершающем наступлении в центральной зоне в плен попали 45 тысяч человек, на юге – 60 тысяч, в Леванте – 35 тысяч[1024]. С наступлением лета 1939 года количество пленных пришлось сократить, особенно во временных лагерях. Некоторых временно отпустили на свободу, 90 тысяч зачислили в 121 трудовой батальон, 8 тысяч заняли работой в военных мастерских. Общая численность заключенных сокращалась также из-за казней, самоубийств и побегов. Бойцов-иностранцев из Интернациональных бригад держали в «особых» лагерях, таких как Миранда-де-Эбро и Сан-Педро-де-Карденья. Некоторых отправили отстраивать Бельчите: «Вы разрушили Бельчите, вам его и восстанавливать».