— Правда, поехали с нами, — тут же заканючила малявка. — Ну чего ты дуешься? поехали!

— Это безумие, — отрезал Гвоздь, покидая теплые недра кареты. Он захлопнул дверцу, чтобы не выпускать нагретый воздух, и попрыгал, разминаясь, — Поглядите вокруг, забудьте на время о судьбах мира и прочей лабуде — просто взгляните на то, что творится с нами. Приближается зима, перевал скоро станет непроходимым — вы хотите застрять на полпути и остаток жизни провести в горах? Или, еще лучше, сверзиться с обледеневшей тропки в какую-нибудь гостеприимную пропасть? Хорошо, хорошо! Вы минуете горы без потерь (в чем я очень сомневаюсь, но ладно, представим) — что тогда? Кто-нибудь из вас знает тайнангинский? Хм… ладно, Айю-Шун, господин Туллэк, ладно… Вы вообще помните, что наши страны, мягко говоря, враждуют друг с другом? Вряд ли там обрадуются горстке безумцев, которые намерены колесить но пустыне и искать Носителей — где? как? скольких? — они и сами-то еще не знают, но главное, конечно, добрые намерения! Которыми, как известно, выстелена вполне определенная дорога — и вы именно по ней собираетесь прокатиться. Собираетесь? — так едьте! наше вам! но при чем здесь, скажите, ребенок? Зачем она вам? Оставьте девочку в покое, я позабочусь о ней, поверьте, — а сами отправляйтесь на поиски Носителей, клада Бердальфа Морепашца, затерянных в пустыне городов — да чего угодно! Только без нас!

— А ведь он прав, графиня, — поддержал вдруг Гвоздя Шкиратль. — Я думаю, что девочку и жонглера нужно отпустить. Это будет честно по отношению к ним.

К удивлению, пожалуй, не только одного Гвоздя, графинька покраснела. Но, медленно покачав головой, заявила:

— Нет. Господин Туллэк прав. Хотя и вы правы тоже, Шкиратль. Господин Кайнор… могли бы мы с вами поговорить с глазу на глаз?

— Да, разумеется, графиня. — Он собирался было пошутить, но передумал.

Поляны, где остановились на ночлег бывшие паломники, хватило и для двух карет, и для костров, и для нескольких шалашей, срубленных людьми маркиза, мастерами на все руки. Гвоздь и графиня отошли подальше от карет и остановились у края поляны.

— Вы, конечно, вправе уйти, — сказала чернявая. — Уйти и забрать девочку. Знаете, я… я не стану вам мешать. Более того, — она вздернула точеный подбородок и блеснула глазами, — я заявляю вам, что отныне все ваши обязательства считаю исполненными. Вы ничего не должны мне, господин Кайнор. Вы честно заработали ту сумму, которую я вам выплатила; остальное получите в поместье, вот бумага. — Она торопливо сунула ему в руку свиток; Гвоздь, не разворачивая его, поклонился и поблагодарил, она жестом прервала его: — Я еще не закончила. Итак, теперь вы ничем не связаны. Уходите хоть сейчас. Но, господин Кайнор, я прошу вас: останьтесь! — Она умоляюще заглянула ему в глаза: в сущности, такая же беззащитная девчонка, как и Матиль. «Ну, почти такая же…»

— Зачем я вам?

— Не спрашивайте, просто останьтесь. Я прошу… хотите, встану перед вами на колени?

— Это лишнее, сударыня, — смущенно пробормотал он. — Это лишнее, тем более что вы просите, сами не зная о чем.

Она вскинулась, мгновение назад смиренная, теперь — по-высокородному гневная, гордая.

— Не знаю?!

— Точнее, забываете. За мной охотятся какие-то люди, причем люди, владеющие колдовством. Вспомните о разбойниках, от которых нас спасли господа Эндуан и Шкиратль. Вспомните, что таинственный трюньилец-кукольник был не один — и его напарник искал что-то, а точнее кого-то, в моей комнате. Не думаю, что мои преследователи — кем бы они ни были — прекратят охоту. Поэтому уже одно мое присутствие опасно для вас.

— Вы весьма непоследовательны, господин жонглер. Тогда почему вы хотели забрать с собой Матиль, если верите, что вам угрожает опасность? Да и вообще — вас преследуют? Ну вот и спрячьтесь в Тайнангине!

— Я подумаю.

Флорина готова была плакать. Она стояла сейчас очень близко, чересчур близко: Кайнор чувствовал исходивший от нее запах груш, еще более сильный, чем прежде. Он всегда любил груши, с детства так и не наелся: родители баловали ими в первую очередь брата, Кайнору же почти недоставалось…

— Пожалуйста, — шепнула она.

Потрескивал неподалеку костер, звонко фыркали кони, пританцовывали на морозце. Небо над головой почему-то вдруг показалось Гвоздю полупрозрачной сеткой, вот-вот готовой порваться.

Уже рвущейся.

Уже…

— Хорошо! — наигранно бодро подмигнул он чернявой. — В конце концов, я с удовольствием погляжу на лицо господина Туллэка, когда тот убедится, что перейти через горы невозможно. И тогда уж каждый из нас отправится обратно своим путем. А мир… стоял столько лет, простоит еще немножко, верно?

Верно, улыбнулась она сквозь слезы: не сдержалась-таки, «графи-иня»!

— Ну, пойдем тогда, порадуем честную компанию. А то уж они небось думают о нас невесть что!

— И пусть бы… — прошептала она ему в спину. Но Гвоздь предпочел сделать вид, что не услышал.

* * *

Горцы, живущие на восточных склонах Хребта, говорят, что Лабиринт — это место, где нет времени. В чем-то они правы, в чем-то — ошибаются.

Лабиринт — место, где чересчур много времени, ибо он — самый большой и самый стабильный из всех Узлов, когда-либо падавших в Ллаургин Отсеченный.

И вот сейчас — а может, завтра или вчера — некое мохнатое существо о шести лапах сидело в небольшом зальце и смотрело на спящих там людей. Пересилив свой страх перед «Дуйником», оно вернулось сюда, еще само не зная зачем.

Рваным ритмом мерцал изнутри лакированный череп с дырой на месте правого клыка, плясали, оживая, изображения на потолке. Тонули, запутавшись в нитях времени и сновидений, четверо: молодой человек в неполном доспехе, горбатый старик, полудурок-полудура и чародей.

В конце концов, у каждого — свои сны, ведь так? И как узнать, что видят сейчас глаза «железноголового» или «горбратика», почему вдруг всхлипнула, не просыпаясь, «молчаливица», о чем беззвучно рыдает «широкоротый»?

Сейчас а может, завтра или вчера, или одновременно во множестве времен и мест — шестилапому кажется, что он понимает, отчего плачет «широкоротый». Он тянется мохнатой рукой к спящему, но замирает, прислушивается и, вздрогнув, спешит скрыться в тенях.

Так и не дослушав до конца чужой сон.

Фриний стонет и шепчет: не отворачивайся!

Проступают и горят алым старые шрамы на щеках — хотя не должны бы, ведь в тот день, когда Тойра повез его в монастырь Цветочного Нектара, шрамов еще не было.

И Фриния еще не было.

А Тойра — еще был.

Помнишь, Найдёныш? — первое лето в сэхлии, когда Мудрый забрал тебя к Аньели. И пообещал: «Будешь себя хорошо вести и прилежно учиться, где-то в начале Мотылька возьму тебя в небольшое путешествие».

Он выполнил свое обещание и когда настал срок…