Послание Евгения IV Кошону – у Сарразена, указ. соч.

Выпавший стих Евангелия от Луки: Даниэль Ропе, «Jesus en son temps» («Fayard», 1945).

Тексты св. Франциска я цитирую по Морису Бофретону, указ. соч.

То, чего не понимали грубые и глупые английские ратные люди, французские клирики понимали превосходно: сжечь её как богоотступницу было хорошо, но гораздо лучше было заставить её признаться в том, что она богоотступница. И вот они уже месяцами бьются с этой девятнадцатилетней девочкой. Полгода она вообще не знает отдыха (потому что какой же может быть сон в присутствии этих солдат, стерегущих её в тюрьме днём и ночью). Она только что перенесла болезнь, от которой чуть не умерла. В течение трёх месяцев, до и после болезни, почти каждый день, а иногда по два раза в день десятки богословов и юристов допрашивали её по нескольку часов без перерыва и во время болезни не оставляли её в покое. А она не только сохраняла полную ясность головы – у неё хватало ещё сил отшучиваться, словно показывать им кончик языка. Ей, этой христианке, знаменитейшие богословы Европы повторяют каждый день, что Церковь считает её видения дьявольским наваждением и что если она не покорится, она не только умрёт, но пойдёт в ад. Теперь ей говорят, что её завтра поведут на самую позорную и самую мучительную казнь, без исповеди и без причастия, отвергнутую, проклятую Церковью. И опять то же самое: «Если бы я уже видела горящий огонь, если бы я уже была в огне, я и тогда не сказала бы ничего другого».

Что это – бесчувственность? Может быть, она так замкнулась в своём внутреннем мире, что ей и в огне гореть не очень страшно, и самая мысль о том, что она, может быть, не права, до неё не доходит?

Судьи этого не думали. Они видели, что перед ними – маленькая девочка, которая только делает вид, что не очень страдает. И поэтому они продолжали считать, что у них есть ещё шанс. Распорядившись привести её на Сент-Уанское кладбище на предмет её «передачи в руки светских властей», Кошон на всякий случай приготовил два текста приговора: один – обрекавший её на костёр, другой – приговаривавший её к пожизненному заключению; на случай, если она всё же отречётся в последнюю минуту, «in extremis», – изготовил заранее и текст отречения.

Техника дела была разработана в совершенстве Инквизицией. Всё делалось не столько для того, чтобы уничтожить еретика физически, сколько для того, чтобы уничтожить его духовно (физическое уничтожение чаще всего следовало за этим своим чередом, только более медленным путём). Прежде чем передать его в руки светской власти, его обязательно ставили на амвон, обычно босым и на коленях, со свечой в руке, и в торжественной обстановке в последний раз увещевали подчиниться Церкви; только если он отказывался и тут, его, на худой конец, отправляли на костёр. Для Жанны, «так называемой Девушки», эта церемония и была запланирована на 24 мая на монастырском Сент-Уанском кладбище, находившемся тогда за пределами города Руана.

Бопер говорит, что утром он был послан к ней и объяснил ей: когда она будет стоять на эшафоте и слушать проповедь, она ещё может «отдать все свои дела и слова на суд Церкви», и тогда её не сожгут. По словам Бопера, она ответила, что так и сделает: подчинится Церкви.

Если Бопер не просто придумал это и если он её правильно понял, нужно сделать вывод, что она начинала бороться с приступами отчаяния.

По словам Маншона, к ней засылали и Луазелера, который тоже говорил ей, что её не сожгут и переведут в церковную тюрьму, «если она переоденется в женское платье и сделает всё, что от неё требуют». Но из рассказа Маншона не видно, чтобы Луазелер добился от неё каких бы то ни было обещаний. Во всяком случае, когда её привезли на Сент-Уанское кладбище, она была готова к сопротивлению. И смысл её слов, приведённых Бопером, мог также заключаться в том, что она опять будет апеллировать к Церкви Вселенской.

Для этого исключительного по своему значению процесса помпу организовали тоже исключительную. На Сент-Уанском кладбище, на помосте, заранее приготовленном для духовенства, вместе с монсеньором Кошоном собрались кардинал Винчестерский, епископ Теруанский Людовик Люксембургский, впоследствии тоже кардинал, епископы Нуайонский и Норвичский, аббаты знаменитых нормандских монастырей – Фекама, Жюмьежа, Сент-Уана, равно как и изгнанный своими монахами англо-бургиньонский аббат Мон-Сен-Мишеля, – множество представителей руанского клира, богословского и канонического факультетов Парижского университета.

На другое возвышение возвели Девушку в сопровождении Массье, продолжавшего исполнять обязанности судебного пристава. Около неё встал Эрар, которому было поручено делать ей всенародное увещание.

Эрар начал свою проповедь, взяв темой стих из Евангелия от Иоанна (XV.4): «Ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе».

В скомканном официальном отчёте 1431 г. указан только общий смысл того, что говорил Эрар: «Многочисленными заблуждениями и тяжкими преступлениями она отделилась от единства Матери нашей Святой Церкви и соблазняла христианский народ». По словам свидетелей, он называл её самым страшным чудовищем, когда-либо появлявшимся во Франции, ведьмой, еретичкой и раскольницей.

Она молчала, пока он оскорблял её. Но Эрар пошёл дальше и вызвал инцидент, о котором в официальном отчёте пришлось всё же написать: «Она заявила, что за свои дела и слова она не возлагает ответственности ни на кого: ни на своего короля, ни вообще на кого бы то ни было; и что если есть виновный, то это она и больше никто».

Как явствует из показаний 1450–1456 гг., Эрар, увлёкшись своим собственным красноречием, объявил еретиком и короля, поверившего в это чудовище. В частности, Массье говорит, что Эрар восклицал: «О Франция, как ты обманута! Карл, называющий себя твоим королём, стал еретиком и раскольником, примкнув к словам и делам этой женщины, распутной и исполненной всякого бесчестия!» «Дважды повторив эти слова, – продолжает Массье, – Эрар повернулся к Жанне и сказал, подняв перст: я к тебе обращаюсь и говорю тебе, что твой король – раскольник и еретик».

Вновь дискредитировать природную монархию, освящённую «Реймским таинством», – это для них, конечно, одна из основных задач процесса. Но нельзя было говорить это при ней. Никогда она не позволит бесчестить наследника Людовика Святого, хотя бы он и позволял бесчестить её.

«Не говорите о моём короле, – осадила она митингующего попа, – говорите обо мне. Мой король – самый благородный христианин и как никто другой любит веру и Церковь».

Или, по словам епископа Нуайонского:

«Хорошо ли я сделала или плохо – не мой король толкнул меня на это».

А если верить Изамбару, она добавила:

– Да и не в меня он поверил…

«Заставьте её замолчать», – распорядился Эрар, обращаясь к Массье.

Кончив проповедь – говорит официальный отчёт, – Эрар напомнил ей, что «господа судьи много раз уже требовали, чтобы она отдала на суд Церкви все свои дела и слова». По словам Массье, «Эрар в конце проповеди прочёл ей грамоту из нескольких статей, требуя, чтобы она по ним отреклась. Жанна ответила, что не понимает, что такое отречение, и просит дать ей совет. Тогда Эрар сказал мне, чтоб я дал ей совет. Я ей сказал, что если она воспротивится какой-либо из этих статей, её сожгут; но я ей посоветовал потребовать, чтобы Вселенская Церковь высказалась сначала о том, должна ли она отречься по этим статьям или нет. Что она и сделала».