«Во-олузя-а-ах… во-олузях!..» — с присвистом и с торбаномслышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало надуше от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долгоне передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез слошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целостипомещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и впередней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники.Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии,в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были врасстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стояполукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко иловко выделывал трепака.

— Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..

Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важнымприказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один изгенералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуреннымлицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.

— Ты думаешь, это нечаянно он уехал? — сказал в этот вечерштабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. — Это штуки, это всенарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!

На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолилсябогу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением,которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстахпозади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающиеколонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справавыстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начиналсярассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметилкавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска.Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка?Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди взасаде. «Ошибка, может быть», — подумал старый главнокомандующий. Но, проехавеще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и сдровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакогоприказания о выступлении не было.

— Как не бы… — начал Кутузов, но тотчас же замолчал иприказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову итяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованныйофицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицербыл виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева.И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, вкоторое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, оннапустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами.Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту жеучасть.

— Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! — хриплокричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он,главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имелв России такой власти, как он, он поставлен в это положение — поднят на смехперед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно неспал ночь и все обдумывал! — думал он о самом себе. — Когда былмальчишкой-офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Ониспытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог невыражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, ион, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску имолча уехал назад.

Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабомигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся кнему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы тоже неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опятьсогласиться.

На другой день войска с вечера собрались в назначенныхместах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно-лиловатыми тучами, но бездождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабослышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко,курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственностьпредприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторыеколонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле,полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колоннышли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.

Граф Орлов-Денисов с казаками (самый незначительный отряд извсех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился украйней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.

Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привелиперебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер-офицер корпусаПонятовского. Унтер-офицер этот по-польски объяснил, что он перебежал потому, чтоего обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всехи потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в верстеот них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. ГрафОрлов-Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишкомлестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться.После многих споров и соображений генерал-майор Греков с двумя казачьимиполками решился ехать с унтер-офицером.

— Ну помни же, — сказал граф Орлов-Денисов унтер-офицеру,отпуская его, — в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда— сто червонцев.

Унтер-офицер с решительным видом не отвечал на эти слова,сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. ГрафОрлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, чтоим затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и сталоглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в светеначинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова-Денисова, пооткрытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда;но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно.Во французском лагере, как показалось графу Орлову-Денисову, и в особенности пословам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.