– Я и сам не раз думал об этом. Я знаю, это звучит странно, но мне кажется, что немалую роль тут сыграло телевидение. Почти у всех героев экрана была в руках пушка. И потом, вооруженный грабеж казался мне… мужественным занятием. Я понимаю, конечно, что не надо большой смелости, чтобы пугать пистолетом безоружных людей, но тогда это виделось мне как самый дерзкий вид воровства. Я не мог бы стукнуть старушку по голове и выхватить у нее сумочку или ворваться в чужой дом. Вооруженное ограбление представлялось мне более справедливым – всегда был риск, что меня застрелит тот, кого я граблю, или какой-нибудь коп.

Она молча смотрела на меня, дыша почти в унисон.

– И еще… В Австралии у молодежи был один кумир…

– Да?

– Его звали Нед Келли. Он был не в ладах с законом. Крутой парень, но по натуре не злой. Просто молодой и строптивый. По кривой дорожке он пошел во многом из-за копов, у которых был зуб на него. Однажды пьяный полицейский стал приставать к его сестренке, и Нед вступился за нее. С этого и начались его злоключения. Но дело было не только в этом. Копы ненавидели его по многим причинам – главным образом потому, что в нем бурлил непокорный дух. Я был целиком на его стороне, потому что я принадлежал к революционерам.

– А что, в Австралии была революция? – удивленно рассмеялась она. – Я никогда ни о чем таком не слышала.

– Революции не было, но революционеры были. И я был одним из них. Я входил в анархистскую организацию. Научился стрелять и изготавливать бомбы. Мы были готовы драться, когда начнется революция. Но она так и не началась. И еще мы выступали против участия Австралии во вьетнамской войне.

– Разве Австралия участвовала в ней?

Тут уже рассмеялся я:

– Да. За пределами страны мало кто об этом знает, но мы все время поддерживали США. Австралийские солдаты погибали во Вьетнаме вместе с американскими. Правительство посылало молодых людей на войну. Некоторые отказывались воевать, и их сажали в тюрьму, точно так же, как в Америке. Меня тогда не посадили. Я делал бомбы, организовывал марши протеста, дрался с копами на баррикадах. Наконец у нас сменилось правительство, и Австралия вышла из войны.

– И ты по-прежнему анархист?

Мне нелегко было ответить на этот вопрос, оценить, насколько я изменился с тех пор.

– Анархисты… – начал я неуверенно, – понимаешь, они ставят человека выше, чем другие политические учения. Все они утверждают, что людьми надо командовать, организовывать их и направлять. И только анархисты полностью доверяют человеку и предоставляют ему право выбирать свой путь самому. Я тоже разделял тогда эти взгляды, глядел на человеческую природу с оптимизмом. Но теперь не вполне разделяю. Так что нет, пожалуй, я больше не анархист.

– А когда ты занимался грабежом, ты отождествлял себя с этим кумиром, Недом Келли?

– Да, думаю, отождествлял. Он сколотил маленький отряд, в который входили два его лучших друга и младший брат. Они совершали налеты, вооруженные ограбления. Полиция послала против них группу захвата, но Нед с товарищами оказали им сопротивление и убили двух копов.

– И что с ним было дальше?

– Его поймали. Правительство объявило ему настоящую войну. Против него выслали целую армию полицейских, они окружили его отряд в одном из отелей в буше, завязалась перестрелка.

– Отелей в буше?[116]

– Бушем в Австралии называют всю сельскую местность. Короче, Неда Келли и его товарищей окружила армия полицейских. Его лучший друг был убит пулей в горло. Младший брат Неда и еще один парень, Стив Харт, застрелили друг друга, чтобы не попасть в руки к копам. Им было по девятнадцать лет. У Неда был стальной бронежилет и шлем на голове. Он вышел навстречу полицейским, стреляя из двух пистолетов сразу. И они испугались и побежали от него, но офицер вернул их обратно. В конце концов они прострелили ему обе ноги. Был сфабрикован процесс, где свидетелей заставили давать ложные показания, и Нед был приговорен к смертной казни.

– И его казнили?

– Да. Его последние слова были: «Такова жизнь». Его повесили, а затем отрубили ему голову, и полицейские использовали ее в качестве пресс-папье. Перед смертью он сказал судье, приговорившему его, что они скоро встретятся на высшем суде. И вскоре судья действительно умер.

Карла внимательно следила за моим лицом, пока я рассказывал эту историю. Я зачерпнул горсть песка и просыпал его сквозь пальцы. Две большие летучие мыши пролетели над нашими головами. Они летели так низко, что было слышно шуршание крыльев.

– Я был с детства увлечен историей Неда Келли, и не я один. Многие художники, писатели, музыканты и актеры так или иначе разрабатывали эту тему. Он поселился у нас в душе, в сознании австралийцев. Он был для нас кем-то вроде Че Гевары или Эмилиано Сапаты. Когда мозг у меня был затуманен героином, в нем бродили фантазии, в которых моя жизнь смешивалась с жизнью Неда. Но на самом деле между нами была существенная разница. Он был вором и стал революционером, я был революционером, а стал вором. Всякий раз, когда я шел на дело, я был уверен, что напорюсь на копов и они убьют меня. Я надеялся на это. Я разыгрывал эту сцену в воображении. Я представлял себе, как они окликают меня, приказывая остановиться, я в ответ достаю пушку, и меня убивают. Я надеялся, что копы застрелят меня на улице. Я хотел погибнуть именно так…

Она обняла меня за плечи, а другой рукой взяла за подбородок и повернула лицом к себе. Она улыбалась.

– А какие в Австралии женщины? – спросила она, проведя рукой по моим волосам.

Я засмеялся, и она пихнула меня в бок.

– Ну скажи! Мне интересно.

– Ну, какие… Красивые, – ответил я, глядя в ее прекрасное лицо. – В Австралии очень много красивых женщин. Они любят поболтать, любят сборища и свободную жизнь. И они очень откровенны, терпеть не могут всякую брехню. Никто не умеет так укоротить тебе хвост, как австралийская женщина.

– Укоротить хвост?

– Сбить с тебя спесь, вернуть тебя на землю, если ты раздуваешься оттого, что тебе переполняют фантазии относительно себя самого. И когда они втыкают в тебя булавку, выпуская лишний пар, можешь быть уверен, что напросился на это.

Карла легла на спину, сложив руки под головой.

– Я думаю, в Австралии шальной народ. Мне очень хотелось бы побывать там.

И все могло бы всегда быть так же прекрасно, так же легко и безоблачно, как в те дни и ночи любви в Гоа. Мы могли бы построить свою жизнь из звезд, моря и песка. Мне надо было внимательнее слушать ее, – она почти ничего не рассказывала о себе, однако в ее словах содержались намеки, предупредительные сигналы, такие же ясные, как созвездия у нас над головой. Но я не прислушивался к ним. Когда мы любим женщину, то часто не вникаем в то, что она говорит, а просто упиваемся тем, как она это делает. Я любил ее глаза, но не сумел прочитать то, что в них было написано. Я любил ее голос, но не расслышал в нем страха и страдания.