Беспалов вдруг растерялся. Не от мысли Васина, верно определившей цель прихода районного прокурора, а от внезапной возможности рассказать о нечужом человеке, судьба которого будет решаться в десять часов. Он мог бы толково и сразу охарактеризовать Демидову, мог бы Базалову… Мог бы любого.

– Знаете, Рябинин никогда в транспорте не сидит, – сообщил Беспалов, удивившись, этим ли он хотел начать разговор о следователе.

– Почему?

– Уступает место кому угодно.

– Вежливый, – недоуменно потишал Васин, видимо ждавший подробного отчета о работе следователя.

– Рябинин любит жену, – заявил Юрий Артемьевич, как ему показалось, таинственно.

– Все мы любим жен.

– Он любит не так, как все.

– Я тоже люблю не так, как все.

Беспалов наждачно зашуршал плащом, который он так и не снял. Неужели рассказывать, как Рябинин допрашивает, проводит очные ставки и ездит на места происшествий? Неужели рассказывать, сколько он расследовал дел и по каким статьям? Это видно из официальных отчетов. Это они знают. Но он всегда спорил с Рябининым, доказывая, что человек красен трудом. Почему ж теперь ему не хочется рассказывать о его труде?

Юрий Артемьевич нервно сдвинул подбородок и вернул его на место – что он может сказать о Рябинине, если несколько минут назад сам удивлялся непонятности его натуры?

– В прошлом году он ездил в отпуск… В том городке убили на танцах парня. Дикое преступление, всех всполошившее. Рябинин включился и весь отпуск проработал, вроде частного детектива. Помог раскрыть…

– Да, была официальная бумага с благодарностью, – сухо отозвался Васин.

– Рябинин размышляет о жизни, ищет ее смысл…

– Ну и что?

– Разве это ни о чем не говорит?

– Я знавал преступников – больших интеллектуалов.

– Андрей Дмитриевич, неужели вы серьезно считаете Рябинина преступником?

– Не важно, что я считаю, а важны улики.

Васин помолчал, раздумывая, продолжить ли начатую мысль или остановиться на сказанной, уже завершенной. Его глаза изучали Беспалова, как просвечивали какими–то новыми, умными лучами.

– Юрий Артемьевич, вы сидите передо мной. Ваши параметры, как говорится, мне известны. Я знаю, что вы скажете или сделаете. И поэтому я вам доверяю. Но я никогда не знал, что подумает и сделает Рябинин. Могу я ему доверять?

– Это потому, что я попроще.

– Как?

– Я примитивнее Рябинина.

Зональный прокурор почти страдальчески поморщился, словно не рассчитал и сунул руку в слишком горячую воду. Но лицо тут же разгладилось, – вода могла и остыть:

– Он даже обликом не соответствует.

– Не соответствует… чему?

– Возьмите вашу Демидову – это следователь. Боевая, энергичная, ухватистая…

– У вас требования к следователю, как к гончей.

– А что тут обидного? Следователь идет по следу.

– Рябинин не только ходит по следам.

– Не знаю, где он еще ходит, но специальность не наложила на него отпечатка.

– Может быть, это и хорошо?

– Нет, не хорошо. Значит, он не проникся своей профессией.

– А я не люблю тех, кто ограничен своей профессией, – сказал Беспалов шепеляво и картаво, потому что двигал подбородок туда–сюда.

– Я говорю не про ограниченность, а про отпечаток профессии.

– А я думаю, – упрямо прошамкал Юрий Артемьевич, – что на личность профессия отпечатка не накладывает. Личность сильнее и выше. Вот на посредственность профессия сразу кладет свою яркую и несмываемую печать.

– Да бросьте вы шатать лицо! – не вытерпел зональный прокурор.

– Извините, – смутился Беспалов, сбрасывая руки на колени.

Васин сокрушенно вздохнул, переключаясь взглядом на свои бумаги. Он пошевелился в кресле, как бы решая, за что приняться: поправил клетчатый галстук, перевернул страничку календаря, изучил ее и придвинул к себе толстую папку. Видимо, беседа кончилась. Беспалову нужно встать, попрощаться и уйти. Но он сидел, наливаясь угрюмостью.

– А я тоже не похож на районного прокурора. Плохо?

– На кого же вы похожи? – Васин поднял глаза, которые еще не начали читать.

– На того, кем работал до тридцати лет, – на токаря.

– Значит, вы тоже личность, – усмехнулся Васин. – Эх, Юрий Артемьевич… Уж если пришли защищать свой кадр, то хотя бы говорили о нем как о работнике.

– Работник он прекрасный. Ни доследований, ни оправданных.

– Волокитчик. Калязинское дело тому пример.

– Он не волокитит, а слишком глубоко вникает.

– Вот видите, слишком. А ведь есть дела, не стоящие выеденного яйца.

– Андрей Дмитриевич, тут некоторый парадокс. Сложность дела зависит от следователя. Если он вник глубоко, то дело оказалось сложным. Если сбил верхушки, то оно простое.

– А кому нужно его глубокое вникание?

– Никому…

– Именно.

– Только государству, – добавил Беспалов.

Васин присмотрелся к собеседнику с новым, прилившим интересом. Кто он, этот токарь–прокурор? Чего он хочет – защитить подчиненного или снять с себя возможную ответственность? Параметры параметрами, а чужая душа – потемки. И неожиданная мысль отторгла остатки его расположения к Беспалову… Мысль странная, как и все неожиданное. С Рябининым зональный прокурор несовместим, а все несовместимое – враждебное. С Рябининым он всегда напряжен и к чему–то готов. А вот такой правильный, тихий и упрямый человек, вроде Беспалова, которого считаешь единомышленником, может ударить исподтишка.

– Товарищ Беспалов, эти поруки Рябинин с вами согласовал?

– Да, как и положено по закону.

– Вы согласились?

– Да.

– Тогда все ясно.

– Что ясно?

– У кого печать, тому и отвечать.

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Лишись я кого–нибудь из близких, мне бы здесь от души посочувствовали. Заболей я тяжелой болезнью, они бы сделали все, чтобы вылечить. Сгори моя квартира, они бы пришли ее ремонтировать. Потеряй я зарплату, они бы ее мне собрали… Почему же сейчас все глухи, словно у меня не беда? Почему никто не спешит мне на помощь? Неужели только потому, что моя беда не совсем личная, а связана с моей работой и как бы социальная? Тогда самая популярная глухота – социальная. Социальная!

Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Я люблю сыграть в карты с солидными людьми, задать прием, путешествовать… Я люблю молчаливых и рукастых мужчин, крепкие и ароматные напитки, дурманные табаки, острые приправы, пронзительную музыку, яркие краски, импортные вещи… Порочная я, да? А с кем вы меня сравниваете – с ткачихой? Вот если бы ткачиха имела мои возможности, а она бы пошлепала к станку, тогда я бы первая сказала: святая женщина. Вернее – святая дура.

Лида сразу же позвонила Вадиму. Потом он дважды звонил ей. Потом случайно позвонил Гостинщиков. Потом позвонил Сергей. А потом она села к окну…

Потух в открестных домах свет. Фары запоздалых машин отполосовали стены бегущими тенями. Последний трамвай увез с заквартального проспекта последний грозовой сполох. Какой–то зеленый круг, долго дрожавший за крышей ближнего дома, поголубел и растаял. Двор, как темная яма, как черное и подслеповатое чудовище с глазами–лампочками у подъездов, привалился своей спиной к