Поэтому я тоже себе позволяю… Да вы не слушаете?

Ее пронзил болезненный жар, словно грудь задела шальная молния. Боже, она и есть этот самый обыватель… Зачем она изъедала Сережину душу пошлой проверкой их любви? Где же было ее женское сердце, которое должно все знать и без проверки? Она в их ряду, травителей Сергея: она, Калязина, какой–то там Васин…

– И поэтому у него неприятности?

– Ну, я изложил, как говорится, черно–белый вариант. Причин много. Любой человек сопереживает только тому, что сам пережил. Скажем, вы не можете посочувствовать пьянице, поскольку не знаете состояния похмелья. А Сергей понимает то, чего сам не переживал. Хотя бы история с продавщицей бриллиантов… Лида, вы опять меня не слушаете?

– Вадим, он Дон–кихот?

– А это плохо?

– Это тяжело.

– Когда я двадцатилетним выступил на собрании с критикой в адрес начальника, то этот начальник потом мне сказал: «Лучше быть ослом Санчо Панса, чем Дон–Кихотом». Сергей считает наоборот.

– А вы?

– А что, не видно?

Она вновь остановилась, повернувшись к нему и далеко забросив голову, лицо инспектора было над ней. Он увидел ее ожившие глаза, воспрявшие губы и задышавшие ноздри.

– Поэтому Калязина его и не боится, что он Дон–Кихот?

Инспектор помедлил, решая, говорить ли то, чего не знал даже Рябинин. Но Лида не болтлива, и ее пути с калязинскими не пересекались.

– Только секрет. Калязина жутко ненавидит Сергея.

– За что?

– Не меня, не Беспалова, а Сергея. Потому что боится. Чувствует, что от него не уйти.

– Эту… взятку она подложила?

– Она.

– Как?

– При помощи колдовства.

– Да?

– У нее есть какой–то волшебный карр–камень.

– А откуда вы знаете?

– А у меня есть волшебное зеркало.

– Вадим, я серьезно…

– У вас на квартире в последние дни кто–нибудь был? Подумайте хорошенько…

– Я уже думала… Нет.

– Знакомые, водопроводчик, соседи, почта…

– Нет–нет.

– Тогда остается карр–камень.

– Вадим, а не могла она при помощи отмычек прийти без нас?

– Не могла, мы с нее глаз не спускаем…

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Я не борец. Истинный боец не тот, кто радуется своим победам. Истинный боец тот, который способен получать удовольствие даже от поражений. Я же опустил руки, как сломанные. Ничего не могу с собой поделать и способен лишь на вспышку… Но ведь для борьбы нужны враги, а я в городской прокуратуре, среди друзей!

Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Моему начальнику пришла бумага из прокуратуры с просьбой выслать мою характеристику. А зачем? Ах, закон требует учитывать личность преступника… А разве перед законом не все равны? Выходит, что Иванов, сантехник и выпивоха, не равен Петрову, профессору и лауреату? Тогда почему я должна жить скромно и убого?

Васин с минуты на минуту ждал вызова заместителя прокурора города.

Тяжелая дверь легко распахнулась, но высокий худощавый мужчина с тощей бородкой попал в кабинет вроде бы еще и раньше.

– Достал «Времена года». – Вошедший показал диск–гигант.

– Чайковского? – вежливо осведомился Васин, ибо по рябининскому делу мог приехать сотрудник любого ранга.

– Неужели вы думаете, что у меня нет Чайковского? Это Вивальди.

Гость сел в кресло, положил на колени пластинку и внушительно произнес:

– Нус–с!

– Я забыл ваше имя…

– А ведь только вчера оно упоминалось в печати.

– Извините, – догадался Васин, что перед ним тот руководитель, которого он обязан знать в лицо.

– Рэм Федорович Гостинщиков, – галантно представился посетитель, приподняв пластинку над коленом, как шляпу над головой.

– А кто вы? – осмелел Васин, память которого хранила все руководящие фамилии, но Гостинщикова там не было.

– Гражданин Советского Союза.

Васин облегченно распрямил плечи, но эта внутренняя легкость каким–то образом засуровила его голос и взгляд.

– Граждан принимает дежурный прокурор на первом этаже.

– Но у меня чрезвычайное сообщение.

– Все к нему…

– А разве закон не обязывает принять заявление о преступлении того прокурора, к кому оно поступило?

Перед ним был сутяга, побывавший, видимо, и у дежурного прокурора, и у всех других. Проще записать его заявление, чем выпроводить. Васин взял лист чистой бумаги и ручку.

– Слушаю вас…

– Я засек шайку преступников.

– Сколько человек?

– Пока знаю двоих, но…

– В чем их криминал? – перебил Васин, стараясь прежде всего выявить состав преступления: обыватель и подростков с гитарой считает шайкой.

– Они намерены оклеветать и посадить достойного человека.

– С какой целью?

– А он на них непохож.

Васин положил ручку, чтобы решить смешной вопрос. Бичом приемных были два сорта людей – сутяги и психи. Кто же этот?

Костюм неопределенно–пыльного цвета. Рубашка линялая или уж такого незаметного салатного оттенка. Без галстука. Седые волосы. Узкие черные глаза, горевшие нездоровым блеском. Бородка, какие носили испанские идальго, дрожит, будто держится на двух–трех волосках.

– А вам эта шайка… не показалась?

– Я ж не псих.

Только психи и стараются при первой возможности заверить, что они здоровые.

– И чем же этот достойный человек на них непохож? – начал веселеть зональный прокурор: неплохая разрядка перед тяжким разговором у зама.

Гостинщиков пугливо оглядел углы, подался к Васину через стол и тихонько, чтобы никто не услышал, сообщил:

– Ничем.

– Ну, внешностью, что ли? – Васин катнул ненужную авторучку: достаточно будет выслушать.

– И внешностью.

– Страшный?

– Не так страшный, как непонятный. Они солидные, а он мальчуганистый. Они спокойные, а он издерганный. Они обстоятельные, а он порывистый. Они хитрые, а он простодушный. Они причесанные, а он лохматый. Они без очков, а он в очках минус восемь…

Васин ощутил, как ему неприятно свело губы, наверное, в противную гримасу, в которой соединились вежливая улыбка, поздняя догадка и желание скрыть эту догадку. Он спросил уже по инерции и, как ему казалось, уже ни к чему:

– И что же это за шайка?

– Женщина и мужчина.

– Кто же? – Теперь он спросил заинтересованно, хотя понимал, что дальше разговор продолжать глупо.

– Э, Калязина и какой–то Васин.

Зональный прокурор не нашелся и оттого бессмысленно смотрел на посетителя.

Гостинщиков осклабился и стал походить на деревянного щелкунчика орехов, которых продавали в магазине сувениров.

– А я этим хочу что–то сказать, – сказал он так, будто еще ничего не сказал.

– Что вы хотите этим сказать?

– Хочу сказать, что я на все способен. Пойти к прокурору города, поехать к Генеральному прокурору, попасть на прием в Президиум Верховного Совета…

– А вы, гражданин Гостинцев…

– Гостинщиков, ученый…

– Не ждете, гражданин Гостинщиков, что я попрошу вас из кабинета?

– Зачем? – удивился Рэм Федорович. – Я сказал все и сейчас уйду сам.

Васин вновь умолк, задетый охранительной грамотой, ангелом пролетевшей мыслью. Самоуверенный. С бородкой. Ученый. Вполне возможно, что и крупный. Крупные ученые частенько смахивают на психов. Сказал ведь, что его имя вчера упоминалось