о тех далеких уже днях, когда, одни на всем белом свете, они были тут счастливы в своей новой любви, которую хотели построить так же крепко, светло и надежно, как стены этого добротного дома.

Еще раз Агнес с восхищением взглянула на него, прочно стоявшего под натиском ветра и потоков дождя, которые гнули и прижимали почти к земле верхушки старых деревьев, окружавших его, и заставляли скрипеть флюгера. Он был построен так, чтобы, бросив вызов годам, обнять своими надежными и нежными руками множество будущих поколений, чтобы дать приют заблудившимся, собрать и примирить потерянных друзей, смягчить разочарования. За исключением только этой одинокой женщины, которая в этот момент из темноты ночи наблюдала за ним вся в слезах, повторяя, как заклинание, только одно: никогда она не согласится с тем, чтобы потерять его, скорее она разрушит его, не оставив камня на камне, и бросит их в море, как уже было когда-то с замком де Нервиль, уж лучше так, чем оставить его для другой. Хватит с нее того, что она забрала ее мужа, но дом ей забрать не удастся!

Посчитав, что ее слишком долго держат под проливным дождем, лошадь взбрыкнула, долго ржала и, не дожидаясь понукания, сама направилась к конюшне, откуда тут же выбежал Проспер Дагэ с фонарем в руках. Едва взглянув внутрь коляски, он сразу понял, что мадам Тремэн чем-то подавлена. Он подвел упряжку к дому и позвал Клеманс. Та быстро прибежала, и они вдвоем почти вытащили из кабриолета молодую женщину, которая, уставившись в одну точку, была не в состоянии что-либо делать и даже, как оказалось, не слышала, о чем ей говорят. Лицо ее, мокрое от слез, носило отпечаток потрясения.

– Месье Тремэн, должно быть, умер? – пробормотал конюх…

– О, Пресвятой Михаил Архангел! – всхлипнула кухарка, поспешив перекреститься. – Я надеюсь, что нет! Мадам, я вас умоляю, скажите, что случилось? – спросила она и при этом трясла Агнес за плечи с несколько большей силой, чем того требовало сочувствие. Тем не менее это произвело нужный эффект: Агнес посмотрела на нее устало, но ясно.

– Нет… он жив! Отведите меня в мою комнату, я вас прошу!

– Да-да, конечно! И я приготовлю вам чашечку крепкого чая, – добавила Клеманс; еще давно Гийом объяснил ей достоинства этого напитка, от которого англичане были без ума.

Опершись на руку Клеманс, Агнес тяжело поднималась по лестнице, как вдруг сверху, рискуя сломать себе шею, прямо на них обрушилась Адель, переполненная рвением выразить свое сочувствие бедной женщине:

– Моя дорогая кузина! Боже, в каком вы состоянии!.. Простите, что опоздала, но я молилась и поэтому не услышала шум коляски… Мадам Белек, дайте я сама помогу бедняжке! Идите, я ею займусь…

Слова слетали с ее губ, она вилась вокруг, как угорь на траве. Раздраженная ее появлением, Клеманс открыла было рот, чтобы отослать ее подальше, но вдруг Агнес произнесла:

– Не оставляйте меня, Клеманс! Мне нужна именно ваша помощь. Что же касается вас, Адель, то вы можете идти собирать свой багаж!..

– Кузина! – воскликнула та. – Не хотите ли вы сказать…

– Не прерывайте меня!.. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что говорю, и надеюсь, что завтра, как только настанет день, вы покинете этот дом, где, кроме зла, вы не сделали ничего. Можете возвращаться к себе! Потантен отвезет вас на тележке!

– Агнес!.. Умоляю вас! Вы не можете меня вот так вышвырнуть!.. Вы забываете, что я вас люблю, что я всегда была рядом с вами и что…– Рядом со мною раньше был мой супруг, но вы сделали все, чтобы его рядом со мной не стало. Ни его, ни кого-нибудь другого!.. Моя дочь, хотя она еще совсем маленькая, она вас ненавидит. Да я совершенно уверена, что в этом доме нет никого, кто бы вас любил. Мне бы давно нужно было догадаться, что в этом есть умысел… Как я могла столько времени быть слепой?.. Итак, убирайтесь… Я больше видеть вас не хочу!

– Вам будет плохо, мадам! Пойдемте отсюда! – озабочено сказала Клеманс, в сердце которой ангелы в эту минуту пели «Аллилуйя». Они прошли мимо мадемуазель Адель, неподвижно застывшей на ступеньке лестницы, которая, понимая, что ее восхождение закончилось, была готова взорваться омерзительным выражением ненависти. По крайней мере она твердо намеревалась оставить за собой последнее слово и дрожащим от злобы голосом проскрипела:

– Я уйду, но настанет день, когда я вернусь! И в этот день, Агнес, ты будешь плакать кровавыми слезами. С огромным удовольствием я буду их считать…

Снизу раздался невозмутимый голос Потантена:

– Ладно, мы будем вдвоем их считать… А теперь я могу посоветовать вам поторопиться! Коляска будет готова через двадцать минут, и я почту за счастье проводить вас сам…

– Она же сказала: завтра! – завопила Адель в приступе ярости.

– Я не вижу никакого повода задерживать вас так долго, – по-прежнему спокойно настаивал мажордом. – Бог знает, чего вы еще надумаете!

– Я не поеду! Я запрусь у себя!

– Мне всегда очень неприятно, если приходится что-нибудь портить. Тем не менее я полагаю, что мадам Тремэн не будет возражать, если мы, Огюст, Виктор и я, взломаем вашу дверь… Хочу вам напомнить, что я дал вам на сборы двадцать минут, а вы попусту тратите время, – добавил он, доставая свои часы.

Адель поняла, что проиграла. По крайней мере эту партию. Впрочем, решила она, в доме Ридовиль, который сейчас, видимо, пребывает в бестолковых сопереживаниях Тремэну, у нее будут развязаны руки, чтобы плести новые интриги. Да к тому же в Тринадцати Ветрах все подчинено воле оскорбленной и покинутой женщины, и поэтому в ближайшие времена здесь, вероятнее всего, воцарится скука. Да и ей самой пора сбросить маску сердечной и ласковой кузины, под которой она начала уже задыхаться…

В ее дорожной сумке нашлось место и для многих предметов, составлявших часть интерьера комнаты, где она гостила, и среди них маленький подсвечник и две севрские статуэтки. Адель подумала, что было бы неплохо повидаться со своим братом-близнецом в Валони и возобновить отношения со старым приятелем Бюто, человеком весьма энергичным и деловым, особенно если речь шла о делах дурных. Именно поэтому она весело и с легким сердцем вышла из комнаты, но перед этим, не удержавшись и в счет возмещения морального ущерба, Адель продырявила острыми ножницами подушки, матрас, сиденье стульев и разбила стоявшие на камине изящные хрупкие вещицы, не поместившиеся в ее сумке. Чтобы никто не мог ими любоваться после нее!

Выйдя на крыльцо, она еще раз испытала удовлетворение, увидев кабриолет вместо обещанной