– Я понимаю, – отозвался наконец Каден.

– Нет, – покачала головой Тристе. – Не понимаешь. Не можешь понять.

В голове у него тяжело заворочался Мешкент. Его давление, его присутствие, постоянная борьба за власть сокрушали Кадена, а ведь он сам разрешил богу войти в себя и сумел сдержать. Он вдруг устыдился. Он готов был уступить через полдня, чуть не поддался искушению открыть богу пути своего разума, а Тристе столько времени сражается. Богиня захватывала ее целиком, несколько раз выталкивала ее из себя, но девушка все равно держалась. И, сколько бы ни толковала о смерти, жила.

– Из тебя вышел бы хороший император, – заметил Каден.

Он сам не знал, откуда взялись эти слова. Но, проговорив их, почувствовал, что сказал правду.

Тристе захлопала глазами.

– Много ли я понимаю в управлении империями? – спросила она, помедлив.

– Не меньше меня.

– У тебя, сколько я слышала, ничего не вышло.

– Верно, – признал Каден.

И задумался, что происходит в Рассветном дворце после его ухода. Может, Адер сумела выправить кренящийся корабль Аннура? Ему трудно было в это поверить. Слишком много в днище открылось течей. Слишком глубоко погрузилось в волны тонущее судно. Да и вряд ли Адер действительно стремилась ко благу страны. Ил Торнья уверял, что она все это делает ради народа. Может быть, он прав, а может быть, ее заботит лишь слава. Каден слишком плохо знал сестру, чтобы судить. Знал одно: она, даже пытаясь установить мир, продолжала лгать. Солгала про Валина, про собственного брата.

«Это не важно», – напомнил он себе.

Править империей может и лжец. И предатель. Любой правитель будет лучше недоделанного монаха.

– Зачем ты вернулся? – спросила Тристе.

Только сейчас Каден спохватился, что таращился на нее, не видя.

– Куда вернулся?

– В Аннур. Пытался занять трон…

Простой вопрос, но ответа у него не было. Задним числом такие слова, как «долг» и «традиция», казались слишком слабыми, слишком сухими и пустыми. Сам трон его не манил. И он никого не знал в Аннуре. Даже сестру не знал.

Каден покачал головой. Он как будто смотрел на собственную жизнь чужими глазами, не в силах даже самому себе объяснить своих решений.

– Послушай… – сказала Тристе.

Ночная тишина раскололась, не дав ей закончить. За гневными голосами не стало слышно стонов ветра и плеска речных струй. Кричали аннурцы, солдаты ил Торньи, хотя команд кенаранга Каден в поднявшемся хаосе не мог разобрать.

Сталь звенела о сталь, скрежетала о камни. Люди вопили, сухую четкость приказов сменили предсмертные крики. К небу взлетали высокие звуки животной паники, боли, отчаяния. И словно в ответ им в сознании Кадена зашевелился Мешкент, заново испытывая пределы своей клетки.

Тристе медленно, пьяно поднялась на ноги:

– Кто?..

Стена разлетелась.

Только что на шершавом красном камне играли отблески светильника, а потом в глаза полыхнула яркая, как полуденное солнце, вспышка. Толчок бросил Кадена через полкомнаты на алтарь.

«Осколок камня», – тупо сообразил он, непослушной рукой ощупывая грудь.

Должна же быть кровь? Если такая боль, наверняка что-то сломано? То ли он ослеп, то ли мир вдруг стал совсем черным. Мешкент выбрал этот миг, чтобы вцепиться в решетки своей тюрьмы и, свирепо рыча, заслоняя собой небо, рвануться на волю.

Каден закрыл глаза, всем весом подпирая выстроенные им стены. Бог стремился наружу, рвался вступить в бушующую битву, но Мешкенту не понять было, как хрупок занятый им сосуд. Борьба была безнадежной, бессмысленной. Каден ничего не видел, не мог встать и слышал только пронзительный острый звон в ушах. Если Мешкент прорвется, он вступит в бой, а вступив в бой – погибнет.

– Нет, – шепнул Каден.

Бог насел на него, огромный, яростный. Каден стиснул зубы, собрал все силы для отпора.

Занятый битвой вокруг и ожесточенной внутренней борьбой, он не сразу заметил, что его в паническом отчаянии тормошат маленькие руки Тристе. Он перехватил ее за локоть. Дым и каменная пыль забили ему ноздри, но потолок держался. Тяжелые своды не придавили людей. Зато в дыру разбитой стены текла ночная прохлада. На улицах за стеной ярилось пламя, хотя Каден не представлял, что там может гореть. На фоне пожара в отверстие шагнула темная тень. Каден заморгал, пытаясь разглядеть что-то в очертаниях. И тут, так же внезапно, как загорелся, огонь потух, оставил его в темноте. Каден выставил перед собой кулаки – бессмысленно, но ничего другого в голову не пришло.

– Тристе! – позвал он.

Не было времени понять, что происходит за стенами, кто там воюет, кто на чьей стороне. Он понимал одно: все смешалось, а значит, у них появился шанс.

– Тристе, – снова прошипел он.

Ответом ему был девичий визг.

Каден развернулся на звук, попытался сморгнуть черные пятна, выжженные в глазах сиянием алого и рыжего пламени. Разглядеть он сумел лишь две тени в темноте: Тристе и кого-то за ней, выше и явно сильнее, прижимающего к бокам ее руки. Тристе лягалась, попробовала снова завизжать и смолкла. За стенами храма вновь загудел огонь – в этот раз дальше, но и его света хватило, чтобы Каден увидел отблеск клинка у горла девушки.

– Каден, – прозвучал новый голос. – Тристе. Как приятно снова вас видеть, прекрасно выглядите.

В голосе вооруженного пришельца не слышалось ни волнения, ни спешки. Голос был женский: низкий, гортанный. В нем звучала… усмешка. Мешкент в голове у Кадена разом замер. От бога тянуло опасением, которое могло относиться только к этой женщине с ножом в руке – к женщине, которую Каден помнил лучше, чем хотелось бы, хоть и видел ее в последний раз год назад в двух континентах отсюда. Тогда вокруг был другой древний город и другие горные хребты, и они сражались за свою жизнь с другими аннурскими солдатами.

– Не уверена, может ли вас характеризовать то обстоятельство, – любезным тоном говорила женщина, – что при каждой нашей встрече вы спасаетесь от вооруженных людей. Кто другой мог бы истолковать это превратно, я же склонна видеть в этом особое достоинство.

– Пирр, – тихо выговорил Каден.

Итак, в Рашшамбаре их все-таки заметили.

– Что там творится? – спросил он.

– Да сами знаете, – легко отозвалась Пирр. – Смерть. Люди гибнут. Большое приношение моему богу. И где! Всего в паре десятков миль от Рашшамбара, а мы и не знали, что есть такое место! Весьма атмосферное.

Как нарочно, чтобы подчеркнуть ее мысль, пролом стены опять затянуло полотнищем пламени, на полсекунды осветив Тристе и Присягнувшую Черепу – наемную убийцу, все еще державшую нож у горла девушки. Лицо Тристе выражало страх и недоумение, а Пирр, несмотря на кровавую ссадину под волосами, смотрела весело. Она едва ли не любовно обнимала Тристе, почти соприкасаясь с той висками. Убери нож – их можно было принять за мать с дочерью, хотя внешне они и не были похожи. Пирр заметно старше, обожженное солнцем лицо в морщинах, темные волосы пополам с сединой. Старше, жестче, худощавее под своей кожаной одеждой. И кровь на ее лице смотрелась гримом.