Я снова набил трубку, тряхнул мозгами, стараясь не слишком тревожить голову, и попытался найти ответ на вопрос: зачем мужчине таскать запасной портсигар с тремя не предназначенными для курения папиросами, в каждой из которых спрятана визитная карточка с именем другого мужчины? Кто должен был найти это имя?

Я наклонил бутылку и усмехнулся. Найти карточки мог любой, кто пошарил бы по карманам Линдли Пола – внимательно и без спешки. И кто мог это сделать? Коп. А в каком случае? Если бы Линдли Пол умер или серьезно пострадал при подозрительных обстоятельствах.

Я убрал шляпу с телефона и позвонил парню, которого звали Уилли Питерс, – он, по его собственным словам, занимался страховым бизнесом и продавал на сторону незарегистрированные телефонные номера, добываемые путем подкупа служанок и шоферов. Такса составляла пять баксов. Я решил, что Линдли Пол вполне мог бы позволить себе потратить эту сумму, вычтя ее из своих же пятидесяти долларов.

Нужный мне номерок нашелся в Брентвуд-Хайтс.

Я позвонил Ривису в управление. Он сказал, что все хорошо, только вот выспаться не получается, посоветовал держать рот на замке и ни о чем не беспокоиться и упрекнул за то, что я не рассказал о девушке. Я согласился, но заметил, что, будь у него дочь, он вряд ли отдал бы ее на растерзание этим шакалам с камерами. Он ответил, что дочь у него есть, что все случившееся, конечно, меня не красит, но такое могло произойти с каждым. И дальше в том же духе.

Я позвонил Фиалке Макджи с предложением сходить как-нибудь на ланч, когда он почистит зубы и во рту будет особенно гадко. Но он уехал в Вентуру – возвращать заключенного.

И тогда я позвонил в Брентвуд-Хайтс по номеру, который получил от Уилли Питерса.

После недолгого ожидания ответил женский голос с легким иностранным акцентом:

– Алло?

– Могу я поговорить с мистером Сукесяном?

– Мне очин жаль. Сукесян никогда не разговариваит по телефону. Я его секретар. Оставити собчение?

– Да. Карандаш есть?

– Конешно ест. Говорити, пожалуста, я записываю.

Я назвал ей свое имя, адрес, род занятий и номер телефона. Удостоверился, что все записано правильно. Потом сказал:

– Это насчет убийства некоего Линдли Пола. Его убили прошлой ночью в районе Пэлисейдс, возле Санта-Моники. Я бы хотел проконсультироваться с мистером Сукесяном.

– Всигда пожалуста. – Голос у нее был спокойный, как у устрицы. – Но конечно, на сигодня я вам назначит не могу. Сукесян всигда очен занят. Можит быть, завтра…

– Меня устроит и на следующей неделе, – любезно ответил я. – В расследовании убийства никакой спешки нет. Просто передайте, что я даю ему два часа, после чего пойду в полицию и расскажу все, что знаю.

Молчание. Только резкий шорох – то ли перехватило дыхание, то ли шум помех на линии. Потом голос с иностранным акцентом медленно произнес:

– Я иму скажу. Ни понимаю…

– Не трудитесь, ангел мой. Буду ждать в офисе.

Я положил трубку, потрогал затылок, положил три карточки в бумажник и подумал, что не помешало бы съесть горячего.

Я поднялся и вышел.

Индеец вонял. Когда я услышал, как открылась входная дверь, и пошел посмотреть, кто там, им успела провонять вся приемная. Он стоял на пороге – отлитая из бронзы статуя. От пояса и выше – великан с могучей грудью.

Во всех прочих отношениях – бездомный бродяга. На нем был коричневый костюм, явно рассчитанный на человека куда меньших габаритов. Шляпа как минимум на пару размеров меньше и насквозь пропиталась по́том того, кто носил ее раньше и кому она была впору. Держалась она у индейца там, где на домах стоит обычно петушок-флюгер. Воротничок рубашки, тесным хомутом охватывавший шею, имел грязно-коричневый оттенок. Галстук, свисавший поверх застегнутого на все пуговицы пиджака, завязывали, похоже, с помощью плоскогубцев, так что в результате получился узелок размером с горошину. На выступавшей из воротничка голой шее индеец носил нечто напоминающее обрывок черной ленточки.

На широкой сплющенной физиономии красовался крупный, мясистый, с высокой горбинкой нос, твердый, как форштевень крейсера. Плюс ко всему немигающие, без век глаза, широкие скулы и плечи кузнеца. Почистить, отмыть, надеть белую ночную сорочку – и вылитый римский сенатор, слегка тронутый тленом порока.

Запахи, что он распространял, были запахами земли, запахами не испорченного цивилизацией дикаря, но никак не вонью грязных городов.

– Ха, – сказал он. – Идти быстро. Сейчас.

Я ткнул пальцем за спину и вернулся в кабинет. Он вразвалку двинулся за мной, ступая при этом совершенно бесшумно, как муха. Я сел за стол и показал на стул напротив, но он садиться не стал. Крохотные глазки наблюдали за мной с очевидной неприязнью.

– Идти куда? – поинтересовался я.

– Ха. Моя – Второй Сбор. Моя – голливудский индеец.

– Присядьте, мистер Сбор.

Он всхрапнул, по-лошадиному раздув ноздри. Они у него и без этого были достаточно широкие, чтобы устроить мышиную норку.

– Звать Второй Сбор. Не миста Сбор. Фу!

– Чего вы хотите?

– Он говорить – идти быстро. Большой белый отец говорить, идти сечас. Он говорить…

– Хватит с меня этого птичьего языка. Я не училка, которую заманили поглазеть на Змеиную пляску.

– Фу.

Он медленно, с нескрываемым раздражением стащил и перевернул шляпу, засунул палец под кожаную ленту, отчего та вывернулась наизнанку, выковырнул какой-то комочек и, подвинувшись ближе, бросил на стол грязный клочок сложенной папиросной бумаги. Сердито ткнул в него пальцем. На гладких масляных черных волосах осталась круговая полоса от тесной шляпы.

Я развернул бумажку и обнаружил карточку со словами: «Сукесян. Психотерапевт». Тонкий, изящный шрифт, искусная гравировка. Три точно такие же карточки лежали у меня в бумажнике.

Я повертел пустую трубку, глядя пристально на индейца, стараясь перебороть его взглядом:

– О’кей. Чего он хочет?

– Он хочет твоя идти. Быстро.

– Фу, – сказал я. (Индейцу это понравилось. Как будто мы побратались. Он почти ухмыльнулся.) – Это будет стоить ему сто баксов в качестве аванса.

– Ха?

– Сто долларов. Сто железных человечков. Баксы числом в одну сотню. Нет деньги – моя не идти. Усек? – Я начал загибать пальцы.

Индеец швырнул на стол еще один крошечный конвертик. Я развернул и обнаружил новенькую стодолларовую купюру.

– Вот это психотерапевт. Такой смышленый, что даже страшно становится. И все-таки я поеду.

Индеец нахлобучил шляпу, не удосужившись даже убрать на место кожаную ленточку. Впрочем, если это и добавило ему комичности, то лишь совсем чуточку.