– Я ничего не могу поделать! – раздраженно бросил он. – Я говорил с ней сегодня утром, потому что вчера она даже слушать меня не пожелала, но и сегодня она твердила одно: «Я – леди Лейси», «Я здесь хозяйка, и в моем доме Джон ни капли вина не получит!»

– Селия – твоя жена, – жестко возразила я, – она обязана тебе подчиняться. И она привыкла подчиняться тебе и даже бояться тебя. Вот и попытайся ее запугать. Накричи на нее. Разбей об стену какую-нибудь фарфоровую безделушку. Можешь даже разок ударить свою жену, только сделай что-нибудь, Гарри! Ведь невозможно и дальше так жить!

Гарри испуганно вскинул на меня глаза и, заикаясь, пробормотал:

– Беатрис, ты забываешься! Мы же говорим о Селии! Я не могу ни накричать на нее, ни, тем более, ее ударить, как не могу и на луну полететь. На таких, как Селия, не кричат. И вряд ли я смог бы чем-то ее запугать. Я даже не знаю, как к этому подступиться. Да и не желаю этого делать.

Я прикусила губу, пытаясь сдержать закипающий гнев.

– Ну, как хочешь, Гарри. Но у нас будет на редкость жалкое Рождество, если Селия так и будет держать вино под замком. Она ведь даже тебе не позволяет после обеда выпить бокал порто. А как мы теперь будем принимать гостей? Что мы предложим тем, кто заедет к нам днем или к обеду? Этот ее план никуда не годится, да он и не даст ничего, и ты должен ей об этом сказать.

– Я уже пытался, – слабо отмахнулся Гарри, – но она гнет свое. Она, похоже, действительно решила во что бы то ни стало заставить Джона бросить пить. Представляешь, Беатрис? И ни о чем другом она даже слушать не желает. – Он помолчал, потом уже более мягким тоном прибавил: – И ведь она права, когда говорит, что все мы были счастливы, пока мама не умерла. Если Джон и впрямь перестанет пить, то у вас еще все может наладиться, Беатрис. А ведь это стоит любых жертв, не так ли?

– Да, конечно, – сладким голосом сказала я, – и все же, Гарри, меня очень печалит, когда Селия, которая всегда так заботилась о твоем комфорте, запрещает тебе самые невинные удовольствия – бокал шерри перед обедом или бокал порто с приятелем. Ты станешь посмешищем для всего графства, если об этом станет известно. Представь, какие шутки посыплются насчет того, что у нас в Широком Доле все теперь абсолютные трезвенники, а сам сквайр до такой степени под каблуком у своей женушки, что не имеет права даже стаканчик своего собственного вина выпить.

Уголки пухлых, как розовый бутон, губ Гарри опустились еще ниже.

– Это просто ужасно, я понимаю, – сказал он, – но Селия настроена чрезвычайно решительно.

– Но мы же ей не возражаем! – с фальшивым энтузиазмом воскликнула я. – Мы ведь тоже считаем, что Джон должен перестать пить! Дело в том, что вряд ли мы здесь способны сделать так, чтобы он не имел вообще никакого доступа к спиртному. Единственно правильное решение – это отправить Джона к такому врачу, который способен его вылечить. Я этим немало занималась и нашла некоего доктора Роуза из Бристоля, который специализируется как раз на подобных проблемах. Почему бы нам не отправить к нему Джона? Он мог бы оставаться там до полного выздоровления, а потом вернулся бы домой, и все мы снова могли бы быть счастливы.

Взгляд Гарри несколько прояснился, он явно повеселел.

– Да, и пока его здесь не будет, все снова станет таким, каким было всегда, – мечтательно сказал он.

– Ну, тогда ступай и прямо сейчас изложи этот план Селии, – сказала я. – И тогда можно будет убрать Джона из дома в течение какой-то недели.

Гарри, охваченный энтузиазмом, вскочил и выбежал из кабинета. А я стала ждать. Я перечитала письмо по поводу прав на использование реки – проблема водопользования всегда была сущим кошмаром для землевладельцев – и проверила по карте, какие могут быть к нам претензии. Собственно, претензии предъявлял некий фермер, живущий ниже по течению Фенни, который, следуя новому плану ирригации, стал выращивать у себя некоторые влаголюбивые культуры. Он прорыл несколько оросительных каналов и уже собрался открыть ворота шлюза, перегородившего Фенни, когда уровень воды в реке вдруг упал. Это было связано с тем, что нам вновь нужно было заполнить мельничный пруд. Если бы этот фермер, прежде чем строить дорогостоящий шлюз, внимательней следил за рекой, а не сидел, уткнувшись носом в книги, он бы заметил, что уровень воды в Фенни то и дело меняется.

Теперь ему, возможно, придется все переделывать, и он обвинял в этом нас, требуя, чтобы мы обеспечили гарантированный приток воды, словно в моей воле было заставить дожди пролиться или не пролиться. Я углубилась в работу, набрасывая ответ, и едва подняла глаза, когда дверь моего кабинета снова щелкнула.

Я была уверена, что это вернулся Гарри и сейчас расскажет, что все уладил, но оказалось, что это Селия. Глаза ее странно блестели, словно полные слез, и я решила, что она плачет, а Гарри одержал победу. Однако то были совсем не слезы, а неколебимая решимость, да и взгляд, которым она меня одарила, никак нельзя было назвать взглядом побежденной женщины.

– У нас с Гарри только что был серьезный разговор, Беатрис, – безо всякой преамбулы начала она, – но, по-моему, он просто изложил мне сказанное тобой, – к своему удивлению, я уловила в ее голосе легкое презрение, – хотя мы с тобой достаточно хорошо знаем друг друга и вполне могли бы поговорить без посредника. – Да, Селия действительно говорила со мной презрительным, даже насмешливым тоном! – Может быть, ты теперь сама объяснишь мне, каковы твои соображения относительно дальнейшей судьбы Джона?

Я отодвинула в сторону недописанное письмо и аккуратно свернула карту, то и дело поглядывая на эту храбрую малышку, которая, забыв о манерах истинной леди, бесстрашно ворвалась ко мне в кабинет и потребовала объясниться.

– Пожалуйста, Селия, присядь, – вежливо предложила я. Она подтащила к себе старинный жесткий стул с высокой резной спинкой и села, прямая, как натянутая струна. Я встала из-за письменного стола, подошла к ней и села рядом на такой же стул, тщетно пытаясь сделать свой взгляд более теплым, а выражение лица сострадательным. Меня прямо-таки обескураживали ее прямота и неподкупность.

– Мы не можем продолжать жить так, как сейчас, – сказала я, и в моем голосе прозвучала искренняя озабоченность. – Ты же сама видела, какая неприятная обстановка была сегодня во время обеда. Нельзя допустить, чтобы это случалось каждый вечер.

Селия кивнула. Мой рассудительный тон явно одерживал верх над ее гневом. Я заставляла ее увидеть проблему Джона иначе – как некую беду, которая постигла нас всех. Я уводила ее от мысли, что она одна отвечает за него, а всему остальному миру на него наплевать. А также от тех подозрений, что Джону готова навредить его собственная жена.

– Я думаю, мы вполне могли бы и потерпеть некоторое время, – сказала она уже менее уверенно. – По-моему, проблема Джона не настолько серьезна, и ему потребуется всего несколько недель, в течение которых он будет избавлен от какого бы то ни было искушения, чтобы снова стать самим собой.

– Селия, – проникновенным тоном сказала я, – Джон – мой муж. И меня действительно заботит его судьба и его здоровье. Я искренне хочу, чтобы он был счастлив.