забастовке. Он начал транслировать в эфир требования рабочих — среди прочего они желали снижения производственных норм, удешевления продуктов питания и проведения свободных выборов. Но вскоре в его кабинет ворвался куратор-американец Гордон Эвинг, приказавший немедленно прекратить трансляцию: «Ты что, хочешь развязать третью мировую войну?» Эвинг заявил Бару, что ответственность американцев, как и гарантии безопасности, которые они готовы предоставить, заканчиваются на границе, и ему стоило бы учитывать этот факт при подготовке передач. Позже Бар вспоминал, что это было единственное прямое указание, полученное им от американского правительства за все время работы на Радио американского сектора[1269].

В восточной части города члены немецкого политбюро с утра покидали свои дома, чтобы укрыться в штаб-квартире советских войск в Карлсхорсте от толп, желавших пообщаться с ними. Им пришлось провести там весь день, собравшись в кабинете советского посла Владимира Семенова. Причем оставались они там не по своей воле; когда Ульбрихт попросился домой, Семенов зарычал на него: «А если что-то случится с вами, когда вы будете в своей квартире? Подумайте, что сделает тогда со мной мое начальство!»[1270] Всем было понятно, кто управляет ситуацией: к обеду члены политбюро узнали, что советские власти в одностороннем порядке ввели на территории ГДР чрезвычайное положение. Ему предстояло продлиться до конца месяца.

Ощущение своей бесполезности 17 июня мучило не только членов немецкого политбюро. Понаблюдав за маршем на Сталин-аллее, Лутц Раков пошел в свою редакцию. Но работы в тот день практически не было. Журналисты бесцельно слонялись из угла в угол, а главный редактор заперся в своем кабинете с секретарем партийной ячейки, не зная, что делать и какой линии держаться. Между тем Брюнинг и Лёст независимо друг от друга прибыли на давно запланированное заседание Союза писателей, где все говорили исключительно о забастовке. Генеральный секретарь Союза позвонил в Центральный комитет, а потом объявил писателям, что они должны выйти на улицы для обсуждения ситуации с рабочими. «И не позволяйте себя провоцировать!» — добавил он[1271].

Лёст вместе со своими коллегами подчинился этому указанию. В качестве меры предосторожности они прикололи к пиджакам и рубашкам партийные значки. Брюнинг тоже отправилась в народ. Так же поступил и журналист Клаус Полкен, который приехал на метро в центр города и принялся выяснять, что происходит. К тому времени десятки тысяч человек шли по Унтер-ден-Линден к Дому правительства, на фасаде которого красовалась уже известная нам фреска Макса Лингнера «Созидание республики».

Продвигаясь вместе с людским потоком, Лёст видел, что ситуация выходит из-под контроля. Десятки молодых людей, настроенных крайне воинственно, доминировали в толпе. «Задумавшись, я поймал себя на поразительной мысли, — вспоминал он позднее. — Рабочие протестуют против рабоче-крестьянской партии, то есть против меня!» Кто-то поджег газетный киоск. Народной полиции нигде не было видно. Это было не случайно: Ульбрихт не доверял своим полицейским, и они появились на сцене лишь позднее. Но зато на улицах было множество советских солдат. «Они стояли с совершенно неподвижными лицами, каски пристегнуты, оружие у ног, — рассказывает Лёст. — С ними были офицеры, никто не двигался»[1272]. Но эти солдаты были всего лишь авангардом. Подлинная демонстрация силы была устроена советским командованием чуть позже. Лёст стоял на углу Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе, когда впереди показались танки. Через несколько сотен метров от него Карл-Хайнц Арнольд, тоже журналист, наблюдал за теми же танками из окна здания на углу Лейпцигерштрассе и Вильгельмштрассе. Сверху ему была хорошо видна толпа, собирающаяся перед Домом правительства: «Среди этих людей было множество провокаторов из Западного Берлина. Таким платят деньги и велят затеять беспорядок. Они абсолютно не были похожи на демонстрантов со Сталин-аллеи, состоявших сплошь из наших рабочих-строителей»[1273].

Ханс-Вальтер Бенджко, офицер-пограничник, смотрел на ту же толпу, но с другой стороны «баррикад». В то утро ему сообщили об особом задании и отправили охранять Дом правительства. Он не знал, кто преобладает в толпе — строители из Восточного Берлина или провокаторы из Западного Берлина, но зато он четко понимал, что это не «обычная» демонстрация с флагами и транспарантами, а «темная масса, колышущаяся из стороны в сторону». «Я думал, они собираются штурмовать здание, и опасался, что начнется стрельба, но что именно происходит, мне было неясно». Услышав грохот танков, Бенджко ощутил панику: он решил, что в дело вмешались американцы. Но потом офицер с радостью для себя обнаружил, что это Т–34 с красными звездами на башнях. Такое же облегчение почувствовал и Арнольд, наблюдавший эту сцену с верхнего этажа: «Это было что-то вроде разрядки — напряжение начало спадать». Два танка на минимальной скорости продвигались сквозь толпу, собравшуюся у здания. Люди расступались, чтобы освободить им дорогу. Одна из машин остановилась перед входом в Дом правительства, и Бенджко увидел, как из нее вышел командир советского гарнизона в Берлине: «Он вылез из танка и, миновав наш кордон, вошел в Дом правительства. Затем, вернувшись, он что-то громко сказал танкистам, но мы, конечно, не поняли ни слова. Возможно, он объявил о введении чрезвычайного положения. Танки развернулись и ушли в сторону Потсдамской площади. Люди начали разбегаться, некоторых при этом хватали и задерживали… Смутьяны пытались атаковать танки; один из них достал из кучи мусора большое полено и засунул его под ведущее колесо так, что гусеница перестала двигаться»[1274].

Некоторые танки открыли огонь, достигнув Потсдамской площади, хотя другие начали стрелять уже на Унтер-ден-Линден. Сотрудники народной полиции стреляли из пистолетов. Толпа разбежалась, почти никакого сопротивления не было: кое-кто швырял камни, но более ничего. Как предполагается, около пятидесяти человек погибли в тот день, но эта цифра не подтверждалась официально[1275]. Сотни людей были арестованы, а тринадцать из них позже были осуждены за государственную измену и казнены. Среди жертв были не только демонстранты: в городе Ратенау толпа бросила в канал сотрудника Штази, не позволив ему выбраться на берег[1276].

В уличной неразберихе Полкен был арестован — его журналистское удостоверение оказалось бесполезным. Его запихнули в грузовик и доставили в штаб советских войск в Карлсхорсте. Там он провел два дня, страдая от грязи и голода, но понемногу успокаиваясь. Большая часть его сокамерников оказалась здесь случайно: в основном это были люди, присоединившиеся к демонстрации из любопытства или по наивности. Не все из них были берлинцами. Действительно, демонстрации в тот день прокатились по всем крупным городам и индустриальным центрам, в особенности тем, которые отличались крепкими коммунистическими или социал-демократическими традициями. Среди них оказались Росток, Котбус, Магдебург, Дрезден, Лейпциг, Эрфурт и Галле. В целом