Впрочем, к августу власти нашли способ придать событию политическое толкование. Как получилось, что новость о «чуде» разошлась так быстро и о ней узнали даже за сотни километров от Люблина? Кто распространял этот фантастический слух по всей стране? Польское радио ответило на этот вопрос: организаторами «чуда» в Люблине были реакционные клерикалы, действовавшие вместе с врагами польского народа и его народной республики при поддержке радиостанции «Голос Америки». И это вовсе не удивительно, глубокомысленно заключал комментатор: «Американская радиостанция очень хотела, чтобы польские трудящиеся побросали свою работу в полях, и поэтому советовала им в невыносимых условиях дожидаться чуда на кафедральной площади… Произошедшее отнюдь не было проявлением веры. Это была организованная демонстрация средневекового фанатизма, вдохновляемая целями, которые не имели с религией ничего общего»[1242].

Постепенно ажиотаж вокруг чуда в Люблине угас. Но в сталинской Европе происходили и другие события подобного рода. Двумя годами ранее в венгерской деревне Фаллошкут молодая женщина по имени Клара, сбежав от жестокого мужа, заночевала в поле и увидела сон, в котором Дева Мария велела ей искать в окрестностях родниковый источник. Она нашла его, а после увидела второй сон, в котором Богородица наказала построить вблизи источника часовню. Несмотря на бедность, Клара «с Божьей помощью» оплатила строительные работы: женщина убедила односельчан помочь ей, и в конце 1948 года часовня у родника была открыта — постройку торжественно освятили.

Хотя осторожный венгерский епископат отказался признать «чудо», в 1949 году Богородица являлась Кларе еще несколько раз, после чего девушку поместили в психиатрическую больницу и подвергли лечению электрическим током. Потом ее выписали, но в 1952 году она снова оказалась на больничной койке, получив диагноз «шизофрения». К тому моменту деньги на часовню жертвовали многие люди, включая раскаявшегося мужа Клары. Позднее, в 1970-е годы, она дважды была в Ватикане, пытаясь добиться официального признания открывшегося ей «чуда». В конце концов папское признание было даровано, но произошло это после смерти женщины в 1985 году[1243].

Фаллошкут никогда не притягивал толпы, подобные тем, которые наводняли кафедральную площадь в Люблине. Но этой часовне с годами довелось сыграть особую роль в венгерской культуре. Наиболее пассивные оппоненты режима демонстрировали свою веру, без лишнего шума отправляясь в паломничество к источнику Клары и тихо наблюдая за чудесным действием святой воды. Несколько человек, страдавших от глазных болезней, как рассказывают, благодаря этой воде обрели здоровье. Немой мальчик, по слухам, начал говорить. Никто из людей, молившихся в этом месте, не рассуждал ни о политике, ни о коммунизме, ни о демократии, ни об оппозиции. Но каждый приходивший в Фаллошкут хорошо понимал, почему он здесь, а другие нет.

Формы пассивной оппозиции, связанные с церковью, не ограничивались верой в чудеса, паломничествами и молитвой. В эпоху «разгула сталинизма» религиозные институты продолжали существовать, несмотря на все ограничения, гонения и репрессии. Не каждый клирик присоединялся к «патриотическому крылу» духовенства, и не каждый католический интеллектуал добивался публичной карьеры. Те представители церковных властей, у которых хватало осторожности и осмотрительности, могли своими особыми средствами помочь людям, не желавшим иметь с коммунизмом ничего общего. Именно такое покровительство позволило Халине Бортновской выжить при сталинизме и не поступиться своей совестью.

Халине, которую мать, учительница, с малолетства наставляла «относиться к жизни серьезно», было тринадцать лет, когда закончилась война. Во время восстания они с матерью бежали из Варшавы и оказались в Торуне. Весной 1945 года девочка вернулась за школьную парту. Занятия возобновились спонтанно, никаких указаний сверху не было: учителя просто вновь начали учить, а дети просто хотели учиться. Это были прежние, довоенные учителя, которые пользовались прежними, довоенными учебниками. Разумеется, не все шло гладко. В мае или в июне, вспоминает Бортновская, прошел слух о том, что русские собираются депортировать польских детей. Учителя отослали школьников по домам. Слух, однако, оказался ложным, и все вновь пошло своим чередом, по крайней мере на какое-то время.

Отряд скаутов, в который попала Халина, тоже начал свою деятельность спонтанно. Руководимая молодыми женщинами, которые прежде состояли в «Серых шеренгах» Армии Крайовой, группа всеми силами старалась приносить пользу обществу. Она помогала беженцам, прибывавшим с востока, и поддерживала сирот. Скауты делали то, что считали нужным, не подчиняясь никакой государственной власти, несмотря на тревожные сигналы, которых становилось все больше.

В 1948 году ситуация изменилась. Директора школы уволили, а вместе с ним ушли и многие учителя. В Варшаве скаутское движение было поглощено Союзом польской молодежи, давление сверху усилилось, и девушки-инструкторы решили распустить свой отряд. «Скауты не могут существовать в позорной организации», — заявили они Бортновской и ее подругам. Группа не собиралась переходить на нелегальное положение: «Мы понимали, что это бессмысленно». Бортновская начала искать иные варианты общественно-полезной деятельности. Она присоединилась к католической студенческой группе Sodalicja Mariańska за день до того, как ее распустили. То же самое у нее получилось и с благотворительной организацией Caritas.

Огорченная, но тем не менее настроенная и далее следовать семейным ценностям и католическим убеждениям, Бортновская искала возможность выразить свое возмущение. Перелом случился, когда ее и подругу попросили подписать Стокгольмское воззвание, одну из многочисленных мирных петиций, которые распространялись в школе. Девочки подписали документ, но потом передумали. Они пошли к директору и попросили его аннулировать их подписи. Если бы их фамилии не стояли среди первых, никто ничего не заметил бы. Но тут получилось иначе: «они вызывали переполох и привлекали к себе всеобщее внимание… о них говорил весь город». После такой «черной метки» о получении высшего образования им нечего было и думать.

Бортновская могла устроиться на фабрику и уже подумывала об этом. Но друзья-верующие предложили ей еще один вариант. Поступив в Католический институт во Вроцлаве, девушка могла стать преподавателем религии в начальной школе. Этот Католический институт, несмотря на звучное название, был фактически временным и неофициальным учреждением, никем не признанным, за исключением церкви. Вскоре после открытия его здания во Вроцлаве были конфискованы, а само заведение переехало в захудалый сельский пригород Ольштына.

Студенты института одновременно учились и учили. Они жили на деньги местных приходов, получая бесплатную еду от благодарных родителей и продуктовые пожертвования от прихожан. Они сами для себя готовили и за собой убирали. Общество между тем их почти не замечало. «С точки зрения властей нас как бы и не было», — говорит Бортновская. Послевоенный административный хаос, царивший в стране в целом и на бывших немецких территориях в особенности, позволял институту «не попадать на экраны радаров».

Бортновская оставалась в Католическом институте до 1956 года, когда обстановка стала более свободной и она