тут ни на пределы и замыслы, ни на формы и краски – творил для непостижимой бесцельной вечности, в угоду своей яростной радости свершителя – да будет и это! Здесь, у водолечебницы, было солнечно, и возле портала на скамейках тесно сидели люди в синих тренингах, с рулонами полотенец на коленях, запрокинув лица в небо. Сыромукову незачем было гадать, кто мог загорать в отшибном одиночестве на лестничной ступеньке водолечебницы, – в позе малютки столько крылось зловредно-перекорного, непримиримого, вызывающего на отпор! На ней тоже был тренинг, но не синий, а голубовато-аспидный с металлическим отливом, как у жемчужной мухи. Она читала книгу – на солнце-то! – и Сыромукову озорно подумалось, что было бы, если б он, подкравшись, щелкнул ее в макушку мизинцем? Нет, у нее может случиться стресс… «Да и не в твои лета шутить так. И не с ней…»

Он все сделал для того, чтобы малютка заметила его сама, и медленно пошел мимо нее, вполшага от лестницы, напялив очки и глядя в газету. На обратном его рейде Лара подняла глаза от книги, и получилось все так, как ему хотелось. Она первой поздоровалась, трогательно щурясь против солнца и не двигаясь с места. Сыромуков молодым движением сел рядом с ней на ступеньку, подумав о брюках, что гранитная пыль отчищается легко.

– Разве вам не жарко в этом своем десантном берете? – распевно сказала Лара. Было непохоже, чтобы она вкладывала в вопрос какой-нибудь иронический смысл, но Сыромуков защитно напрягся и в свою очередь спросил, как она сама чувствует себя в своем змеином выползне?

– Харашо-о, – польщенно ответила Лара, – а почему вы в очках? Вы же не читаете сейчас.

– А мне так легче будет руководить вами, – сказал Сыромуков, – вы не сможете поймать мой взгляд, если я буду в очках. Что вы читаете?

Она протянула ему томик стихов в радужной суперобложке со снимком автора. Поэт был запечатлен в позе атакующего боксера, задом к читателю.

– Сила! – сказал Сыромуков, возвращая книжку.

– Он вам не нравится? – спросила Лара.

– Мне трудно воспринимать его напевы за мысли. Этот боксер не разбудит дедовских могил.

– А ваш Есенин разбудил?

– Не любите златоглавого? А как же вам удалось запомнить его строку насчет напевов и могил?

– По этой самой причине. Помнишь ведь не только то, что любишь. Чаще всего наоборот.

Сыромуков сказал, что она мужественный человек. Лично он не осмелился бы признаться кому-нибудь в непонимании чего-то прекрасного.

– А что это такое – прекрасное? – полунасмешливо осведомилась Лара.

– Наверное, все то, что отличается от пошлости, как форма от безобразия, и постигается без усилия, – осторожно ответил Сыромуков и подумал, что его опять, как вчера, начинает заносить в дебри красноречия. Он снял очки и берет – было в самом деле жарко, и по тому, как малютка посмотрела на его голову, устыженно догадался: начес разорился, обнажив плешь.

– Это у вас прическа под Тита Ливия? – с простодушием кроткой дурочки спросила Лара, но вид у нее был вполне невинный. Сыромуков в тон ей сказал, что скорей всего под Сысоя Лысого, и сразу почувствовал себя легче, – скрывать плешь тут было уже незачем.

– Не могу примириться. Ощущаю это как какой-то мелкий и для всех открытый позор без вины, – доверчиво пожаловался он, потеребив волосы. – И представьте, чувство это растет пропорционально лысине, понимаете?

Лара согласно кивнула, но сказала, что не представляет, как могут занимать такие ничтожные пустяки серьезного мужчину.

– Все еще хотите нравиться не только женщинам, но и девушкам? – с намеком на улыбку спросила она. – А как супруга относится к такому вашему пристрастию?

– Никак. Ее у меня нет. И пристрастия к девушкам тоже, – ответил Сыромуков.

– Но вы говорили, будто у вас сын, – напомнила Лара, следя за его лицом. Сыромуков, полуотвернувшись, сказал, что жена бросила его тринадцать лет назад, уйдя к другому.

– Бедный, – откровенно издевательски сказала малютка, – и лысеете вы без вины, и жена оставила вас одного с ребенком. Ай-я-яй!.. Но вы тактически правильно поступаете, Родион Богданович. Женщины испокон веков любят утешать одиноких и непонятых. Это проистекает у них из так называемого материнского инстинкта. Между прочим, они тогда не противятся тому, чтобы ими руководили. Даже без очков… Вы не опаздываете?

– Куда? – спросил Сыромуков.

– На процедуру.

– Нет. Мне не нужно, – досадливо сказал он. – А почему вы заговорили со мной в таком тоне? Какая муха укусила вас?

– Не переношу, когда избранники природы прикидываются несчастненькими, – злобно сказала Лара. – Эта роль им не подходит. Другое дело карлики, вроде меня… Скажите, у вас в самом деле больное сердце? Или…

Она не докончила фразу и посмотрела на Сыромукова уличающе-допросным взглядом. Он закурил и оскорбленно сказал, что все выдумал. И сердце, и лета свои, и уход жены. Ну и что из того следует?

– А то, что вы какой-то, извините, неестественный, выставочно-показной, – резюмировала малютка. – И имя-отчество у вас книжное, выдуманное. И сына вы назвали претенциозно – Денис! Кстати, а как ваша фамилия? Как она звучит?

– Правильно звучит! – сказал Сыромуков и с нажимом, по слогам, дважды повторил свою фамилию.

– Как псевдоним, – определила Лара.

– Рад слышать, но я не сам придумал ее! – возразил Сыромуков.

– А имя сыну?

Он сказал, что нарек так Дениса из противодействия натиску пошлой моды на заграничные имена. На Маратов, Робертов, Ричардов, Аполлонов. До известного времени такой Аполлон еще так-сяк может вписываться в родное пространство, но потом его ведь придется величать по батюшке. А тот Сидор. И получится как в старинной русской поговорке – без порток, а в шляпе.

– Весьма изысканное выражение! – саркастически сказала Лара. – Вы, значит, современный русофил. А скажите, пожалуйста, какого стиля придерживаетесь вы в архитектуре? Псковско-византийского?

– Нет. Лазурного, вообразите себе, – едко ответил Сыромуков.

– А что это значит?

– Это значит – города вечного солнца, музыки и радости!

– Любопытно. И как встречались ваши проекты? Вы как будто говорили мне… образно так… что всюду совались, а нигде вас нет. Как это понимать?

– Прямолинейно. Проекты мои встречались молчанием.

– Почему?

– Те застройки, что я предлагал, пока что неосуществимы.

– Но вы с этим не согласны, конечно?

– Вполне согласен.

– И тем не менее…

– И тем не менее! – раздраженно перебил Сыромуков и надел берет. – Хотите со мной в город?

Лара замедленно кивнула и с разоряющей покорностью спросила, надо ли переодеваться.

– Вы подождете меня? Я быстро, – жалко сказала она.

С того места, где Сыромуков условился ждать, Эльбрус не проглядывался, заслоненный деревьями, и оставалась надежда, что облако-орлан над ним цело, – все величественное не исчезает ни с того ни