Вот оно. Пустые, отредактированные отрезки воспоминаний. Часа два. Аккуратная работа. Время убийств в бунгало. До этих затертых пятен – происшествие на автозаправке, встреча на мосту. Рочестер? Под мостом суда, но все это на день позже «Звезды Риги», а нам нужен именно день «Звезды Риги». Церковные колокола. Назад, сквозь ночь в церкви, с юным Эдом Брубеком. Сценарий обожает предвещать. Назад, в день перед Первой Миссией. Холли на багажнике велосипеда Эда, рыба с картошкой у моря, снова поездка на велосипеде, потная майка Эда, прилипшая к спине. Пара рыболовов, но оба – мужчины, знаменитой шляпы Эстер нет. Эстер всегда рыбачила в одиночестве. «Ужение рыбы – как молитва, – говаривала она. – Ты одинок даже в компании». Замедляю ход. Холли смотрит на часы в 4:20, в 3:49 и еще раз в 3:17, перед появлением Эда. Спортивная сумка натирает плечо; в 1984 году такие сумки называли баулами. Холли измучена жаждой, рассержена и расстроена. Она смотрит на часы: 2:58. Нет, это слишком далеко. Ключ начинается со слов «Три в день звезды». Поворачиваю обратно, крошечными шажками, медленно, к Темзе слева от меня, и… Ах.

Нашлось.

Далеко, почти на самой середине Темзы, виднеется сухогруз; примерно на полпути от Кента до Эссекса; это огромное судно, в четверть мили длиной, называется «Звезда Риги». Эстер Литтл увидела его «сейчас», ровно в три часа пополудни 30 июня 1984 года. А я, тогда еще Юй Леон Маринус, видел его чуть раньше, в порту Тилбери, когда ждал назначенного часа в арендованной квартире, чтобы трансверсировать через Темзу в «Капитан Марло» и ингрессировать в Джеко. Эстер мысленно упомянула о сухогрузе, когда мы все ждали появления Константен, а Холокаи добавила, что, будучи Клодеттой Давыдовой, несколько месяцев жила в Риге.

Вот Эстер сидит на краю причала – именно такой ее увидела Холли тем жарким, полным мучительной жажды днем. Трансверсирую по берегу на причал. У меня, как у призраков в восточных мифах, нет ног, но мое продвижение сопровождает музыка шагов самой Холли, сохранившаяся в ее памяти. Смотри. Эстер: коротко остриженные седые волосы, несвежая рубаха-сафари, кожаная шляпа с отвисшими полями…

Мысленно обращаюсь к ней: Эстер, это я, Маринус.

Эстер не реагирует.

Я трансверсирую вокруг, заглядываю ей в лицо.

Моя старая приятельница мерцает, как гаснущая голограмма.

Неужели я ошиблась? Неужели это всего лишь воспоминание Холли об Эстер?

Нет, глазная чакра Эстер источает слабое сияние. А Холли, конечно же, видеть этого не могла. Я снова мысленно взываю: Мумбаки из племени нюнгар.

Ответа нет. Эстер бледнеет, как тень в лучах заходящего солнца.

Ее глазная чакра то раскрывается, то захлопывается. Я пытаюсь ингрессировать в нее, но вместо отчетливых связных воспоминаний – как в параллаксе Холли – обнаруживаю лишь туманные и расплывчатые обрывки. Капли росы льнут к паутине в золотистом соцветии мимозы; мертвый младенец, мухи облепили его глаза; стволы эвкалиптов с треском раскалываются в пламени, попугаи с криками мечутся сквозь дым; русло реки, обнаженные до пояса мужчины моют золото; подрагивает горлышко серой вороны-флейтиста; нюнгары в кандалах волокут каменные глыбы. Меня выбрасывает из головы Эстер. Ее разума больше нет. Он уничтожен. Остались одни осколки.

Голограмма уплотняется и произносит:

– Холодный чай будешь?

Фальшивая надежда ноет, как сломанное ребро: Эстер, это я, Маринус!

– Пять окуней. Одна форель. В полдень плохо клюет.

Это призрачные слова, произнесенные Эстер в тот день и сохраненные в памяти Холли, а не изреченные душой Эстер здесь и сейчас.

Эстер, ты увязла в воспоминаниях, в сознании Холли Сайкс.

Пчела садится на поля ее шляпы.

– Ну, раз не привередливая, то пей на здоровье.

Эстер, ты нашла здесь убежище, но забыла, кто ты.

– Видишь ли, мне, возможно, понадобится приют. – Эстер пристально, как снайпер, глядит на меня. – Схрон.

Эстер, ты нужна хорологам, ты нужна Второй Миссии в Часовню Мрака. Ты оставила мне знаки.

– Магазина тебе по дороге ни одного не попадется, пока вы с мальчишкой не доберетесь до Оллхэллоус-он-Си…

Эстер, что же мне делать? Как тебя вернуть?

Она блекнет до едва заметного мерцания. Я опоздала, опоздала на много лет. Душа Эстер остыла, превратилась в тлеющий уголек, раздуть жизнь в котором сумела бы лишь сама Эстер или, может быть, Си Ло. У меня не получается. Меня охватывает нестерпимое отчаяние при мысли о том, что я отыскала ее лишь для того, чтобы вновь потерять. Смотрю на Темзу в воспоминаниях Холли. Что теперь? Отказаться от Второй Миссии? Смириться с медленным уничтожением хорологии? От поплавка Эстер по воде расходятся круги. В памяти Холли Эстер вытаскивает из кармана кусок мела и выводит на доске причала: «МОЕ…»

И на другой доске пишет слово: «ДЛИННОЕ…»

И еще одно: «ИМЯ…»

Эстер дописывает последнюю букву, петля замыкается, и время снова возвращается к трем пополудни. Эстер опять неподвижно сидит, глядя на «Звезду Риги», которая никуда не плывет, а выбеленные непогодой доски причала чисты, на них еще ничего не написано.

Эти три слова невероятно важны. Они важны сейчас.

Холли решила, что Эстер Литтл – безумная старуха, но что, если Эстер именно таким образом передает мне нужную инструкцию? Я мысленно произношу имя Эстер Литтл, ее истинное имя, ее живущее имя, то самое, которое три мои ипостаси тому назад она велела запомнить Пабло Антею Маринусу, в час между ночью и розово-голубым австралийским рассветом над утесом Лапа Эму в долине реки Суон. Эстер предупредила, что неизгладимо вписала это имя в мою память. Неужели она и впрямь все это давным-давно предвидела? Я мысленно проговариваю слоги. Сперва неуверенно, опасаясь ошибиться или нарушить последовательность, но постепенно набираю скорость, и имя становится музыкантом, а я – его инструментом. Мне чудится или над головой Эстер постепенно сгущается сияние? Слово за словом, фраза за фразой, строка за строкой архаический язык ньюнга уступает место языку нюнгаров девятнадцатого столетия. Пространство вокруг нас светлеет, частицы и нити души Эстер воссоединяются, сплетаются, образуют единое целое…

…и незаметно для себя я произношу последний звук. Конец.

Эстер Литтл смотрит на «Звезду Риги». С сухогруза доносится гудок. На противоположном берегу, в Эссексе, июньское солнце крошечной искрой отражается в автомобиле. Эстер берет фляжку, заглядывает в нее. Похоже, круг замкнулся. Сейчас все повторится.

Почему же оно не срабатывает?

И тут слышу знакомый мыслеголос: Твой ньюнга дребезжит, как ржавая пила.

Моя душа трепещет. Мой наставник пропал сорок один год назад.

Старейшая из хорологов заглядывает в ведерко: Маловато рыбы за сорок один год. Мои посланцы тебя нашли?