Долгое время они сидели молча. Наконец Пьер сказал:

– Мне как будто даже все равно. А не следовало бы. Помню, как я надеялся, что меня возьмут, что я поеду в Африку. И вот: должности я не получил, да еще жену потерял – а чувствую только опустошение.

– Никакой надежды на примирение?

– От одной только мысли меня тошнит. Стоит ли склеивать черепки? Такого заслуживают только самые ценные предметы.

– Я из той же антикварной лавки, – отозвалась, помолчав, Жаннин. – Рауль не понимал, как много для меня значила эта идея. Мы разошлись во взглядах – в последний раз. Не стоит трудов.

– Людям извне не понять. Они просто не в состоянии понять. – Пьер опять опустошил свой бокал и опять его наполнил. Стоило ему его поставить, сестра быстро отпила глоток.

– И что ты думаешь делать теперь? – поинтересовался он.

– Пока не знаю. Раз уж я твердо решилась снова поехать в Африку, нужно, наверное, искать другие пути. Ну и что, если надежды вернуться домой нет, но ведь есть же другие страны, где к европейцам относятся терпимо, и, может быть, там будет лучше, чем в захудалой дыре на дождливом экваторе.

– Многим европейцам дает работу Египет, – согласился Пьер. – В основном немцам и швейцарцам, но и бельгийцам тоже.

– Рауль еще кое о чем мне рассказал. Совет Единой Европы все больше обеспокоен появлением в Африке американцев и, чтобы противостоять им, может попытаться оказать помощь Дагомалии или РЭНГ.

– Тогда им тоже понадобятся советники. И все же… – Он с трудом сглотнул. – Столько сил потребовалось, чтобы проглотить гордость и подать заявление, лишь бы поехать служить les noirs[94]. И после такого унижения узнать, что все напрасно… Нестерпимо…

– Mon pauvre.[95]Как я тебя понимаю.

Она снова подняла бокал. Поверх его края она встретилась взглядом с Пьером.

– Да, ты ведь понимаешь, правда? Если бы в целом мире не нашлось ни одного человека, кто бы мне посочувствовал, я бы, наверное, с ума сошел.

– И я тоже. – С огромным усилием воли она оторвала взгляд от него и поставила бокал на пол. Не поднимая головы, она сказала: – Знаешь, мне кажется, в этом и есть причина вечных неурядиц в моей жизни. То один мужчина, то другой. Считаю победой, если год удалось продержаться вместе… Ищу такого, как ты, сердце мое. И не нахожу.

– Но у тебя хотя бы хватало терпения искать, – сказал Пьер. – А я сдался. Только теперь, когда меня сперва один раз, теперь другой насильно в это ткнули, я готов признать разочарование.

Атмосфера казалась заряженной не только дымом кифа, но чем-то, что было необходимо и одновременно невозможно сказать. Он с трудом поднялся на ноги, словно сам воздух давил на него.

– Давай послушаем музыку. Дом кажется таким пустым.

– Пустым, как моя душа – сказала Жанинн и снова набрала в легкие дым кифа.

– Что будем слушать? Победные песни? Похоронный марш?

– Ты сам поиграешь или поставишь запись?

– Запись. Душа больше не лежит играть. – Он порылся в стойке, выбрал, поставил кассету. – Берлиоз для поднятия настроения, гм? – пробормотал он, гася висячую лампу. – К этой видеоряд подобран особенно удачно. Кажется, ты ее не видела.

В свечении от маленького экранчика, на котором засияли бело-золотые узоры, он вернулся к ней на диван. Некоторое время они сидели неподвижно. Звучание ошеломляло, тяга гения к огромным оркестрам достигла своего апофеоза в современных усилителях.

– Надо бы купить новый проигрыватель, – сказал Пьер. – На этом третье измерение теряется, разве что сидишь, уткнувшись в самый экран.

– Сдвинься немного ко мне. Тебе же здесь неудобно. Чтобы сидеть на этих треклятых штуках, нужны африканские кости. Может, тебе перебраться в кресло?

Нет, два кресла в узкое пространство перед экраном не втиснешь… Мы с Розали и из-за этого тоже ссорились.

– Тебе отсюда хорошо видно? Дай я к тебе прислонюсь. Нет, обними меня за плечи. Да, вот так хорошо.

Прошло сколько-то минут. От ее волос пахло пряным. Сами волосы были шелковистыми на его щеке. Образы и краски подходили к музыке великолепно, прорывались к нему сквозь апатию и депрессию, убаюкивали. Он почувствовал, как ее сильные худые пальцы сплелись с его, но никак не отреагировал, а когда она слегка пошевелилась, он только, едва двинувшись, сам соответственно изменил позу. Совершенно естественным было, что, когда кончики ее пальцев стали гладить тыльную сторону его ладони, он скопировал это движение, и прошло некоторое время, прежде чем до него дошло, что он касается ее обнаженной груди.

Цвета на экране сменились на белый и небесно-голубой. В этом ставшем вдруг более ярком свете он поглядел на сестру. На щеках у нее блестели слезы: две сверкающие реки вытекали из двух темных провалов.

За грохотом музыки он едва расслышал слова, но прочитал по губам достаточно ясно:

– Ни для тебя, ни для меня никогда ведь никого не будет, да, Пьер?

Он не нашел ответа.

– Это правда, – сказала она чуть громче и очень устало. – Может, пора перестать притворяться? Меня тошнит ото всех, кроме тебя. Брат ты мне или нет, всю мою жизнь ты был мне единственным другом, а я уже немолода. Парижане не желают нас знать, французы нас игнорируют, остальная Европа – хаос, похожий на блевотину жадной собаки, а сейчас оказывается, sales noirs[96]мы тоже не нужны. Куда нам еще податься, скажи мне?

Покачав головой, Пьер обреченно поднял руку, словно хотел сказать, что надежды для них нет.

– Ainsi je les emmerde tous[97], – сказала Жаннин. Пока она только распустила блузетку, обнажив одну грудь, которую дала ему гладить. Это была очень красивая грудь, округлая, пробуждающая фантазии. Теперь она расстегнула молнию до конца, сняла и отбросила блузетку. Он не попытался ее остановить, но и, чтобы помочь, тоже не шевельнулся.

Несколько минут она задумчиво глядела на него с расстояния вытянутой руки, потом вдруг сказала:

– Иногда я спрашивала себя, не потому ли ты теряешь своих женщин, что ты меньше мужчина, чем я воображала. Это правда, Пьер?

Его лицо внезапно потемнело от гнева.

– Сомнений быть не может! – огрызнулся он.

– И нет сомнений, что я привлекательная женщина. Когда я сегодня получила письмо, до меня вдруг дошло, чего я, собственно, хочу. И чего ты хочешь тоже. Умершего мира. Но должно же было что-то от него остаться. Я подумала: мы понимаем друг друга! Мы могли бы… мы должны поехать и отыскать то, чего хотим. Разумно. Вдвоем. Кое-что придется уладить, но я смогу это сделать. Есть на Земле места, где больше ценят человека, чем клочок бумаги, на котором написано, кем он был, когда родился.