красивых детишек. Надеюсь, он думал о них, когда падал.

Внезапно Сэндс выудил из своего напитка несколько кубиков льда и метнул их ему в лицо.

– А-а-а, блядь! – вскрикнул Джимми. – Прости. Давай, брось ещё. – Его взгляд прямо-таки взывал к наказанию. – Я ведь тебя когда в первый раз увидел, я ведь подумал: «Не нравится мне этот тип, мутный какой-то. Такой все пепельницы в поисках бычка перероет. Смотрит так, будто так и прикидывает, как бы у тебя лопатник подрезать. Приехал сюда как на детский круиз. В шпионов с косоглазыми поиграть приехал. Погонять по променаду да повыёбываться своей тачкой сюда приехал».

– Если ты закончил топтать меня своими говнодавами, то я бы хотел, чтобы ты свалил.

– Топтать говнодавами? Да пошёл ты на хер! Полковника-то прямо сейчас пытают. Вот прямо сейчас ломают ему все кости!

– Джимми! Чёрт тебя возьми! Ну хватит уже!

– Помнишь, как он на Второй мировой слинял от япошек, мужик? Мертвяком прикинулся!

– Молодец. Не даёшь легенде забыться.

– Я тебе не голос разума. Я впитываю всю хуйню, перевариваю и отсеиваю факты. Жопой чую – не всё тут так просто и однозначно.

– Джимми, полковник умер. И всё тут же развалилось.

– А вспомни, что он говорил! Что́ он твердил тысячу раз? «Как бы нам сделать так, чтобы деза правдоподобным образом угодила в руки к неприятелю? Непосредственно в руки самому дядюшке Хо?» План номер раз: через двойного агента, который якобы выкрадет липовые документы. Номер два: при помощи всамделишного американца – подсадной утки, которая даст захватить себя в плен. Но его любимая задумка заключалась в том, чтобы задействовать оба плана. При наличии двух независимых источников уровень достоверности повышается!

– Джимми. Возьми себя в руки.

– Нет, чувак, это звучит слишком разумно. Уж слишком эта версия стройная и чёткая. Он инсценировал всё это дерьмо и ничего нам не рассказал. Он на задании, а мы облажались. Мы ничем не можем ему помочь. На наших глазах играется какая-то хитрожопая комбинация – а мы, лохи, не вдупляем!

– С чего бы ему проворачивать уловку, не дав нам знать?

– С чего бы? Да с того, что ты стукач! И пиджак! И педик! Так что надо бы мне оттарабанить тебя в жопу!

– Да возьми ты себя в руки! Кто тебе сказал, что меня замели?

– Я кое-что знаю.

– Тебе Хао сказал.

– Иди ты на хер.

– Шторм… это Хао. Это Хао.

– А что с ним такое?

– Крыса. Стукач. Это Хао.

– Иди на хер. За попытку – зачёт, но мимо.

– Говорю тебе, Джимми, это Хао.

– Следи за своей кармой. Созерцай свою карму. Наблюдай, как она постепенно пожирает тебя целиком с ног до головы, пидорасина.

– Меня полиграфировали в языковой школе. Там был и Хао.

– Хрень собачья. – На обдумывание этого утверждения Шторму потребовалась секунда. – Что, прямо там, в самый разгар вечеринки?

– Нет, но я видел, как он проходил по коридору.

– Может быть, он на уроки ходит.

– У них там в подвале склад. РЦОБ-овский или ещё чей-то. Пока я там сидел, Хао прошёл мимо двери. Они хотели, чтобы я его увидел.

Несколько секунд Шторм молча разглядывал его лицо. Можно сказать – полиграфировал взглядом.

– Ну вот, что я говорил? Эта война идёт в ритме рок-н-ролла. Только поди втолкуй это нашим долбоёбам! – Он встал и отёр лицо подолом рубашки, обнажив красноватые ноги и зелёную юбку гавайской танцовщицы, вытатуированной у него на груди. – Сука, сука, сука!

– Да отстань ты от Хао. Он просто выживает как может.

– Ага. Сука! В этой дыре – всё равно как в Диснейленде под кислотой. Приходилось пробовать это говно? Кислоту-то?

– Не имел такого удовольствия.

– Держись от неё подальше, Шкипер. Ты и так слегка прибабахнутый.

* * *

У него была нужная точка. У него был к ней доступ в виде двух ключей. У него было оружие, расписание и последнее средство на самый крайний случай. Не хватало того, в чем он больше всего нуждался.

У него не было команды. На него повесили слишком много задач. Ему приходилось следить за тайником, потому что своим хозяевам он не доверял, и ему же приходилось делать все возможное, чтобы контролировать локацию. Даже если бы он разорвался натрое, его поверхностные навыки того, как надо вести наблюдение, здесь, вероятно, оказались бы бесполезны. Проще говоря, он был всего лишь исполнителем – человеком, который нажмёт на спусковой крючок. Приложением к оружию.

Объект провёл в этой точке почти неделю. Фест предположил: если объекту не доставляют еду, то ему рано или поздно придётся выйти на поиски пропитания – притом, вероятно, в темноте. В любом случае, сумерки были единственным временем, пригодным для слежки. В сумерках можно было стать тенью и слиться с другими тенями. Вчерашний вечер не дал никаких результатов, по крайней мере, до десяти или около того: в это время Фест оставил свой пост. Сегодня вечером он пришёл немного раньше, на закате, и обогнул весь квартал, дожидаясь темноты, которая скроет его неподвижную фигуру.

Сумерки мало повлияли на жизнь, кипящую в переулках. Дети стали вопить ещё громче, а женщины, завидев мужчин, с угрюмым и скрытным видом возвращающихся оттуда, где провели весь день, принялись переругиваться ещё пронзительнее. Фест ощутил тоску по своей семье – в ней всегда было сравнительно тихо. Может, Дора и болтала временами сверх меры, а Клод, может, и говорил порой глупости, но разве кто-то из них способен был перекричать шум уличного движения? Да и вообще Фест скучал по родным и близким. Почему бы и нет? Смерть старика сделала его сентиментальным и склонным к философии. Сначала эта новость потрясла, но он быстро свыкся с утратой, потому что был готов к ней уже очень давно. Через несколько дней на него снова навалилась тоска: он вдруг понял, что старик по-прежнему мёртв. Как будто где-то в глубине души был уверен, что отец может умереть, а потом его можно будет навестить и поговорить об этом.

Он решил не рассматривать эту операцию как своеобразную дань памяти отцовскому антикоммунизму. Абсурдно было полагать, что столь непрофессионально выстроенная и излишне рискованная афера может проводиться в память о человеке, который ясно и чётко понимал свой долг и руководствовался им в течение всей жизни.

Обойдя квартал в четвертый раз и завернув за угол, Фест увидел, как из гостиницы на улицу выходит какой-то человек.

Это был тот самый – это просто не мог быть кто-то другой. Все остальные постояльцы, которые попадались ему на глаза,