Я открутил крышечку, выбросил распылитель и пил стеклоочиститель прямо из горла, глядя на то, как приодели этот шумный, яркий город Нью-Йорк к Рождеству.

Моя тоска была особой природы, тянула мне сердце, рвала мне грудь. Даже сверкающий, рождественский красный, которым, как кровавой коркой, покрылось все вокруг, казался мне блеклым.

Я чувствовал, как время уходит с ударами сердца, и вдруг измыслил свою жизнь как рассказ, в котором однажды будет поставлена точка.

И он закончится, и все закончится.

Потом я пялился в телик, бездумно глядя «Гремлинов», маленькие монстры превратились в смутные силуэты, все покрылось тенями, но я пил и пил, пока не вырубился.

Вот та тоска, острая, неясная и стремительная, нуждающаяся в алкогольном потопе вампиловская депрессия оказалась обратной стороной нынешнего моего подъема.

Есть в жизни смысл, есть в ней краса, и пусть смерть – беда, разве нет торжества в том, что мы умудряемся любить хоть что-то несмотря на то, что все потеряем?

Я достал мобильный, для начала методично закрыл все приложения, потом стал листать журнал звонков, умышленно пропустив номер Уолтера несколько раз, прежде чем нажать заветную кнопочку «вызов».

Как сатану, блядь, вызывал, честное слово.

Уолтер поднял трубку сразу.

– Да, мистер Шустов?

– Привет. Я хотел сказать, что могу помочь. С каверной. Видел репортаж о гриппе «Калифорния», и вот.

Как неловко-то получилось, прелесть вообще.

Уолтер некоторое время молчал, затем спросил:

– И где вы были до этого?

– Ебать, даже не спрашивай.

– Но вы как нельзя вовремя, – невозмутимо продолжил Уолтер. – Дело в том, что многие крысы боялись приближаться к каверне в одиночку. Для одного-единственного существа, пусть даже очень выносливого, эта доза непереносима. Я взял на себя труд…

Бла-бла-бла.

– Я взял на себя труд, – повторил Уолтер с нажимом, будто понял, что я теряю интерес к разговору, – организовать ваших братьев и сестер со всей страны, даже пригласил некоторых граждан иных государств.

Господи боже мой, он что, отчет писал? Так Уолтер старательно избегал тавтологий, что я его еще меньше зауважал.

– Хорошо, отлично.

– Это большой проект. Очень. И от его успешного завершения зависит слишком многое.

– Да-да-да.

– Я имею в виду, мистер Шустов, вы должны отдавать себе отчет в том, что будут жертвы среди ваших собратьев. Неизбежно. Одной из этих жертв можете оказаться вы.

Уолтер помолчал, в трубке я слышал его мерное, чуточку по-собачьи хриплое дыхание.

– Да понимаю я, понимаю.

Уолтер продолжил молчать, словно я ничего не говорил, словно я не передал ему пас.

– Вашему отцу, – наконец выдохнул он, – я говорил то же самое. Я его не обманывал.

– Нет, вообще нет. Но у тебя были средства, чтобы не позволять ему работать на износ.

– Я этого не хотел.

– Но, как ты понимаешь, в природе крысы работают на себя. Кто каверну нашел, тот ее и закрывает. А твоя мануфактура его убила. Разделение, блядь, труда.

– Вы хотите об этом поговорить?

– Последние девять лет. Знаешь, что мне интересно? Почему ты, сука, не выполняешь свою работу? Почему ты менеджер по вечеринкам, а не телохранитель далай-ламы?

Попал я в точечку. Уолтер снова надолго замолчал, но теперь грустно, тяжело. Я как-то интуитивно нашел нужный вопрос.

У Уолтера случилась (я об этом так и не узнал наверняка, но мысль была навязчивая, словно плохое предчувствие) всегдашняя беда земных животных – он убил кого-то в приступе ярости. Родного, может, человека, щенка своего там. Или кого-то совсем левого – тоже радости мало.

Собака никогда не тронет своего хозяина, но это не значит, что она не покусает никого.

И глупости я говорил Мэрвину о том, что в природе все устроено мудро, что он не может быть сделан как убийца. Мы, крыски и мышки, к примеру, погибали от болезней и катастроф, увеличивая горе, земные животные убивали, небесные существа сходили с ума. И все мы умножали печаль. Удача – это забрать больше зла, чем неизбежно оставишь.

Ну и, да, Уолтер тоже был трус. Занялся организацией праздников вместо того, чтобы честно нести свой крест.

Никто не идеален.

Я сказал:

– Ладно, успокойся. Мне неинтересно. И прости. Я правда зол на тебя, но сейчас это неважно. Важно то, что я хочу помочь. Я же могу быть полезным?

– Нам необходим каждый. Я рад, что вы, мистер Шустов, согласились. Вы – достойный сын своего отца.

– Про отца моего не надо.

– Как скажете.

Я припарковался у какого-то дешевого дайнера, но выходить из машины не спешил. Хотелось съесть здоровый жирный бургер и выпить молочный коктейль, ну просто неприлично сладкий.

– Я имею в виду, – продолжил Уолтер, – что вы, мистер Шустов, не обладаете необходимым опытом. И для вас эта авантюра может стать смертельной.

– Господи боже мой, это так в Гарвардах учат говорить?

– В Принстонах, – сказал Уолтер все тем же тоном, и я засмеялся. Оказывается, у мужика было чувство юмора.

– Я хочу помочь, – сказал я. – Ну сколько раз мне повторить? От меня что-то зависит по-настоящему? Я могу внести свою лепту?

– Каждый может.

И поэтому наш мир прекрасен, а теперь восславим Господа.

Я наконец вышел из машины, пробежался под дождем и нырнул в дайнер, не выпуская телефона. Плюхнулся, значит, на первый попавшийся красный диванчик, подманил официантку жестом и наугад ткнул в два пункта меню под надписями «бургеры» и «милкшейки».

Все это время я говорил:

– Я делал это только один раз. Не скажу, что мне понравилось. Но я верю в свои инстинкты. Разве мы не задуманы для этого? Не знаю, получится ли у меня, но я должен, просто должен попытаться. Хуй бы с гриппом, хуй бы с «Калифорнией», я знаю, что будет. Твоя сотрудница Марисоль, не знаю фамилии, мне рассказывала о Сварте Дауэн. Не о чуме, а о чумной старушке-крыске, которая на самом-то деле старалась всех спасти. Я долгое время хотел быть как можно дальше от всего этого, понимаешь? Долгое время хотел забыть. Но теперь я хочу быть Сварте Дауэн. Ты меня понимаешь? Я не как мой отец, я не хочу там сгинуть. Но я хочу попробовать спасти людей, живых людей. Я хреновый человек, да ты уж точно знаешь. Но мне это важно. Правда важно. Не думай так обо мне, будто мне все равно.

Я говорил и другие всякие-разные вещи, все уже не вспомнить. Меня прорвало, я хотел рассказать Уолтеру, случайному, в общем-то, человеку, самые личные вещи – о выборе, который я сделал.

Остановился я, только когда девушка принесла мне