и Алика душой компании не сделала. Не из того теста вылеплен был представитель государственно-партийной элиты Ярославля. Мать, кажется, – бывший секретарь горкома партии. Он и жил в элитном доме на Красной площади, что на углу Голубятной и Школьной, именовавшемся в просторечии сторублевым из-за размещенной по его торцу огромной рекламы трехпроцентного займа со сторублевой ассигнацией в центре.

Невзирая на высокий социальный статус, а может, вопреки ему, Алик перед поступлением в институт честно оттрубил положенные для стажа два года. Мало того, вместе с нами, худородными, еще год парился на подготовительных курсах. Что касается стажа, то заработал он его не на заводе или фабрике, а в вертолетном отряде, уж не знаю, в какой должности. Короче, не рабочей масти. Но парень свойский, не интриган, коллективом дорожил и к общественным должностям не рвался, они сами потом будут рваться к нему.

Но был у него один бзик, портивший ему всю его молодую жизнь. Он жутко комплексовал на почве семитского своего происхождения. Потому и курил, как все мы, рабоче-крестьянскую «Приму», и носил клетчатые рубашки без галстука, и на первой же нашей практике в норском интернате представился ребятам как Александр Иванович. Хотя уже на физиономиии его брюнетистой читалось: Альберт Исаакович. И ведь никаких, по крайней мере, видимых оснований для тех комплексов не было. Для нас тогда само понятие национальности было сугубо официальным, то есть нежизненным. Как говорится, главное, чтоб человек был хороший. А он был хороший. Сейчас-то понимаю, что в нем говорил страх, внушенный родителями. Ведь и десяти лет не прошло после кампании против космополитизма, читай – против евреев, развязанной Сталиным перед самой своей кончиной.

Страху и комплексу неполноценности подвержен был не только он. Помню замечательного преподавателя с кафедры истории КПСС Бориса Давыдовича Альтшуллера. Первый весельчак и оптимист. Тем не менее сын его носил имя самое что ни на есть русское – Леша, а фамилию – Зайцев, оставаясь внешне таким же Альтшуллером.

Были ли основания для страха? Уже на втором курсе мы убедились, что были. О крайне неприличной кампании, развязанной на нашем факультете против преподавателей-евреев, писал выше.

Учился Алик отлично. Не помню, удостоился ли он Красного диплома, но основными его оценками были отличные, реже – хорошие, удовлетворительные отсутствовали. К концу учебы, задумываясь о будущем, мы искренне полагали, что уж кто в армию не загремит, так это он. Основанием для того были крепнувшие семестр от семестра связи его с кафедрой политэкономии и её профессором Наровлянским, открывавшие путь в аспирантуру, а это уже отмазка от службы в рядах вооруженных сил. Не угадали.

В конце учебы он женился, взяв в жены ту самую «Люхню» – Танечку Озеркову. Красотка каким-то образом очаровала умнейшего парня. Умнее среди нас был только Гомер – Валя Зиновьев. Заимев красивую супругу, Альберт озаботился её трудоустройством на приличную должность и продвинул в обком комсомола. Говорить лозунгами она умела и на трибуне была чудо как хороша. Меж тем призвали его в Советскую Армию и отправили на самый крайний Север, где прослужил он весь положенный срок. Обхохотаться можно: со всего курса только один загремел в армию, и тот еврей.

К тому же, пока служил, Таня умудрилась родить, так отпралялся он в армию женатым, а вернулся считай холостым, зато получил свободу и воспользовался ею, женившись опять же на однокурснице, на дорогой моей Наташеньке Лебедевой.

Они оба кончили аспирантуру, защитились: он – по политэкономии, она – по научному атеизму. Он двинулся по служебной лестнице, став деканом родного истфила, она – по семейной, родив ему двух сыновей.

В последний раз мы виделись на похоронах Льва Владимировича Сретенского, обнялись, прослезились, но как-то на раз, больше не только не виделись, даже не созванивались. О Наташе он в тот раз помалкивал, и было мне отчего-то грустно.

До свидания, девочки

Опять вспоминается та наша первая и единственная совместная вечеринка в «сторублевом доме». Встречали нас сам Алик и мама его, всё, как в лучших домах. Да мы не из лучших. Много пили, мало ели, и пьянились, и пьянели. Пьянели от переизбытка водки и сигарет. Пьянились дозволенной наконец-то близостью наших девочек, маминых недотрог. Среди них блистали две красавицы: Ирочка Быкова и Леночка Туркина. Обе худенькие, невысокие, черноволосые, Но совершенно разные.

Ирочка благополучная, воспитанная и скромная, очень скромная, даже тихая. Мелкие кудри облегали головку её, словно потемневший плющ. Белолицая, кареглазая, с изумительными, отливающими перламутром зубками. Над припухлыми яркими губками с ума сводящая родинка. А в карих глазах нет-нет да мелькнут искорки, такие резкие и дерзкие, что взглядом, словно током, пробьет. Притом даже на расстоянии чувствовалось нерастраченное тепло.

Леночка совсем иная. Любимый цвет – черный. Сколько помню, иных цветов в одежде её не было. Волосы густые, с крупными вьющимися локонами. Широкие, дугой, черные брови. Совершенно черные глаза. Крупные, красивых очертаний, рот и нос. И совершенно белое лицо. Такой белой кожи встречать удавалось не часто. Умная, начитанная, острая на слово, не всегда приличное. Часто, как близкими, фигурировала именами, известными в литературе, живописи, кино. И проверить невозможно, и верится не очень. Категоричная и безаппеляционная в оценках, резкая в жестах и движениях – сплошные углы. И когда однажды услышала от меня цитату из Павла Когана: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал», – пришла в дикий восторг. Занимаясь в шахматном клубе, запросто ставила мат взрослым дядям и имела высокий разряд, притом могла «ставить мат» не только на шахматной доске. Она привлекала внимание с первого взгляда, но парня не имела и, как выяснил на том же вечере, даже целоваться как следует не умела. Не грех, конечно, но штрих.

На той вечеринке скромная Ирочка, не поднимая густых ресниц, исподлобья стреляла карими глазками, но достойной мишени не находила. Леночка стремилась покорить раскованностью и начитанностью, остроумием и иронией, довольно злой. Начали танцевать, но места оказалось так мало, что не все смогли. Тогда стали играть в «бутылочку». Суть: все встают в круг, в середине раскручивают пустую бутылку и, когда она прекратит вращаться, горлышко укажет на ту, с которой вращающий должен поцеловаться прилюдно и открыто.

Я крутил дважды, оба раза мечтая об Ирочке. Но в первый раз выпала Лена. Я обнял, она неожиданно резко откинулась назад, заставив и меня сделать то же самое. Поза картинная и неудобная. Что делать? Прижав к себе, поцеловал и увидел огромные удивленные глаза, готовые принять и утопить в себе. Но что-то мешало