Лицо Ленина было спокойным: казалось даже, что он чуть-чуть улыбается.

Хрустальный гроб висел на золотых цепях, прикрепленных к вершинам четырех бронзовых столбов, имеющих вид пшеничных колосьев.

Парторг глянул по сторонам. Больше в зале ничего не было, но что-то на одной из стен тускло блеснуло. Дунаев различил большую бронзовую доску с рельефной надписью: «Лиственный зал совхоза “Календарный”».

По теченью судьбы,

Оставляя следы,

Она медленно в Лету плыла,

И по этим следам

Он легко разгадал,

Кем она в этой жизни была.

И тогда он решил

С неприступных вершин

Прыгнуть в воды Летейской реки:

Время бросилось вспять,

И ее не догнать,

Хоть и воды быстры и легки.

Календарный совхоз

Временами оброс

И построил свой Лиственный зал,

Там в хрустальном гробу,

Несмотря на судьбу,

Он ее наконец-то догнал.

И легли навсегда

Они вместе сюда,

И никто не тревожит их сна,

Больше нечего ждать,

Будут вместе лежать,

Взявшись за руки, – он и она.

Долго бы еще стоял парторг в благоговейном молчании, если бы рядом не появился Дон.

– Ну что ж, пойдем дальше, – произнес он и щелкнул в воздухе пальцами. На поверхности пола проступила мерцающая дорожка, ведущая к стене.

– Неужели вот так все и будет? – тихо спросил парторг, кивнув головой в сторону гроба.

– Непременно. Сомнения тут излишни. Сто лет они будут спать поодиночке. Затем встретят друг друга и обвенчаются там же, в царстве сна… Впрочем, в следующем зале ты сам все поймешь.

Разговаривая, они уперлись в стену. Дон безо всяких усилий вошел в мраморную поверхность. Дунаев, в последний раз оглянувшись, вздохнул и тоже прошел сквозь стену, не чувствуя никакого сопротивления.

Стена была тончайшей, и они сразу оказались в следующем зале, освещенном мягким голубоватым светом. Звуки шагов тонули в черном бархате, укрывающем пол. Вдоль стен, на равном расстоянии, стояли небольшие витрины в виде черных ящиков со стеклянным верхом. Стены, также покрытые черным бархатом, испещряло бесчисленное множество фотоснимков. Посетители приблизились к одной из стен. В каждой витринке на черном бархате лежал черенок с двумя вишневыми косточками, будто кто-то обсосал вишни, не срывая с черенка. На фотографиях были запечатлены православные священники.

– Да это же Священство! – все себя от изумления, вскрикнул парторг. – Кто же его заснять-то ухитрился?

– Корреспондент, – спокойно ответил Дон. – По моей просьбе он отправился в Творог и произвел съемку специально для этого зала. Конечно, работа кропотливая. Но времени у него было предостаточно. Я сроков не сжимаю никогда. Спешить-то некуда.

«Везет же некоторым, – подумал Дунаев. – А вот у нас в Юдоли ему бы пришлось попрыгать! У нас резину тянуть не любят. Ну… правда, и результаты получаются соответствующие… Потому как основательности нет. Нам бы его возможности – мы бы такой коммунизм построили!»

Парторг искоса глянул на Дона.

«Вот он вроде с теориями коммунизма знаком. Но строить его, похоже, явно не собирается – ведь он один. А коммунизм – это для масс. А если бы его распропагандировать, чтобы он на наших-то повлиял, показал бы, как по-настоящему работать надо!»

Тут перед Дунаевым, который совсем уже ничего не понимал и от странной неземной усталости стал почти терять сознание (а усталость в этих донных местах была чистая и хрустящая, как первый снежок), предстала роскошная скульптурная группа. Он узнал себя – изваянного в натуральный размер, из драгоценных материалов. Пыльник из белого мрамора, лицо сделано из смуглой яшмы, бинокль на груди бронзовый. Выражение лица – свирепое. Вместо зрачков вставлены крупные жемчужины, так что глаза – белоснежные от гнева. Рот распахнут. Внутри сверкали огромные клыки, выточенные из слоновой кости. Алел свернувшийся рулончиком язык из цельного коралла. В правой руке изваяние Дунаева сжимало хлыст, отлитый из светлого сплава платины и стали. Дунаев восседал верхом на драконе, чье толстое тело было малахитовое, а шесть пар перепончатых крыльев выполнены в технике перегородчатая эмаль. С помощью тончайшей инкрустации на покатом и гладком, как колонна, боку дракона имитировалась цветная татуировка – девушка-китаянка, рассматривающая веер. Веер нес на себе изображения персиков, а на голом плече девушки, в свою очередь, был татуирован (а на самом деле инкрустирован бирюзой) темно-синий серафим.

Вокруг вздыбленного, как бы приготовившегося взлететь дракона стояли в воинственных позах изваяния Джерри, Глеба Радного и Максимки Каменного. Лица их казались страшны. Боевая ярость этих лиц многократно усиливалась драгоценными камнями, вставленными в глаза, и звериными клыками, которыми полнились их разверстые рты. Их боевые вещи – Грабли, Весло и Поднос – были отлиты из того же сплава стали и платины, что и хлыст Дунаева.

– Пасматрытэ, таварыщ Паскребышев, какие маладцы! – сказал Дон, снова со сталинским акцентом. – Настаящые джигиты, панимаешь! Сталинские соколы! Это и есть наша гордость, наша философствующая группа!

– Какая такая «философствующая»? Почему? – залепетал Дунаев недоуменно. – Это же мы – ОБДГ, Особая Боевая Диверсионная Группа. Мы воюем, а философствовать нам некогда. И… у меня большая просьба, – добавил он, набравшись смелости. – Не мог бы ли ты перестать изображать Сталина? Мы же не дети, чего все играться-то?.. Я никакой не Поскребышев, а ты не Сталин.

– Пачему знаешь, что я не Сталин? – спросил Дон, пытаясь изобразить хитроватый сталинский прищур (этот знаменитый прищур у него получился плохо – в лице Дона не было ничего ни зловещего, ни лукавого). – А ты почему не Поскребышев? Сам говорил: по сусекам поскребли, по амбарам намели…

Они вошли в круглый зал, полностью облицованный черным мрамором. За колоссальным иллюминатором стеной стояло белое молоко.

В центре зала на черном гранитном постаменте размещался небольшой скромный чемодан.

Они приблизились. Дон открыл чемодан. Их взорам предстал стандартный набор командировочного: выглаженная рубашка, теплые кальсоны, носки, свертки с бутербродами и вареными яйцами, термос с чаем, мыльница, зубная щетка, коробочка с зубным порошком, блокнот, чистое полотенце, вечное перо в футляре, дорожные шахматы. Но в самом центре, среди всех этих обыкновенных вещей располагалась кнопка из крупного алмаза в оправе из мелких бриллиантов.

– Что это? – спросил Дунаев.

– Это Смерть Бессмертного, – ответил Дон. – В скором будущем ученые изобретут оружие, которое сможет убить весь мир. Эта кнопка – всего лишь муляж. Но скоро появиться такая же – нажмешь, и ничего не станет. Мощная вещь, согласись. На эту, впрочем, можно нажимать сколько сердцу угодно.