непредсказуемым образом. Падение могущества Османской империи и растущая слабость Венеции привели к образованию вакуума, и, как мы увидим, не только русские, но и датчане, шведы и, в конце концов, американцы вторглись в Средиземноморье, даже если их основные интересы лежали в другом месте. В этом, собственно, и заключалась часть проблемы: все, кроме венецианцев и рагузанцев, которые были старожилами, рассматривали Средиземноморье как одну из многих политических и торговых сфер, в которых им приходилось действовать - даже барбарийские пираты безнаказанно совершали набеги на атлантические воды. Бездействие Франции перед лицом британских контругроз дало русским свободу действий в восточном Средиземноморье.7 Действительно, к 1774 году боевые действия практически не велись, поскольку русские, вопреки всему, установили эффективный контроль над левантийскими водами. Однако им не удалось захватить крупные острова Эгейского моря, такие как Лемнос и Имброс, которые контролировали выход к Дарданеллам, и было трудно представить, как они смогут сохранить постоянное присутствие в Средиземноморье, если смогут войти туда только через Гибралтар.8 Русским еще предстояло выяснить, какие преимущества они могли бы извлечь из своего присутствия в Средиземноморье: контроль над восточным Средиземноморьем не был самоцелью, как показал мир с турками, заключенный русскими в 1774 году. По условиям Кючюк-Кайнарджийского договора турки впервые признали российский контроль над частью черноморского побережья; Россия также получила право отправлять торговые суда через Босфор в Средиземное море, и это открывало перспективы возрождения древних торговых путей, связывавших северные берега Черного моря со Средиземным. Теперь Екатерина II начала задумываться о долге православной России перед христианскими народами Восточной Европы, особенно греками. Русские разжигали серьезное, но бесполезное восстание греков в Морее в 1770 году. Идеал помощи угнетенным православным Греции, находившейся под властью Османской империи, стал частью более великого идеала: возвращения Константинополя православным, "Великой идеи", над которой русские цари еще долго будут размышлять.9

 

II

 

Несколько лет успеха в Эгейском море разожгли аппетит русского двора к дальнейшим средиземноморским приключениям. Характерной особенностью этих проектов было то, что они зарождались за пределами Средиземноморья. В 1780 году британское правительство было втянуто в войну с мятежными американскими колониями, которая становилась все более опасной из-за поддержки, которую оказывали Соединенным Штатам французы и испанцы. С 1779 по 1783 год Гибралтар вновь столкнулся с испанской блокадой и, наконец, с непрекращающимися бомбардировками, во время которых его стойко защищал губернатор Элиотт10 .10 В условиях такого давления на Британию важно было найти союзников, желательно с кораблями, и Россия стала очевидным другом. Однако дружбу нужно было купить. Британский министр Стормонт пытался склонить Екатерину к совместной атаке на Майорку, утверждая, что "выгода для России от такого расположения порта слишком очевидна, чтобы на ней останавливаться". Он настаивал, что "Петр Великий сразу же ухватился бы за эту идею" и что британское правительство не испытает ничего, кроме радости, от приобретения Майорки русскими. Стормонта беспокоили слухи о том, что враги Британии пытались склонить Россию в свой лагерь предложениями Пуэрто-Рико или Тринидада. Британцы понимали, что Средиземное море таинственным образом притягивает Россию. Русские язвительно отзывались о предложениях островов в Карибском бассейне, независимо от того, испанские они или британские. Министр Екатерины II Потемкин, глядя с высоты своего роста, сказал британскому посланнику в Санкт-Петербурге сэру Джеймсу Харрису: "Вы нас погубите, если дадите нам дальние колонии. Вы видите, что наши корабли с трудом выходят из Балтики, как же вы тогда заставите их перейти через Атлантику?" Сэр Джеймс остался при своем мнении, что "единственная уступка, которая могла бы побудить императрицу стать нашим союзником, это Минорка"; она стала бы "колонной славы императрицы". Замысел Потемкина не был рассчитан на поддержку минорки: все они должны были быть изгнаны, а остров заселен греками. Минорка должна была стать бастионом православия в западном Средиземноморье, передовым постом в борьбе России с османами.

Проблема Харриса заключалась в том, что это было просто предложение, к которому проявили интерес Потемкин и его собственное правительство; британское правительство на самом деле не санкционировало явного предложения, а русским очень нравилась возможность выступить в роли посредников в разделенной Европе. С одной стороны, Екатерина искренне желала получить Минорку, но с другой - она понимала, что Британия ожидает взамен нечто очень существенное - российскую военно-морскую поддержку. Она также знала, что Минорку будет трудно защитить от вторжений испанцев и французов. В который раз она отметила: "Я не буду поддаваться искушению". Она решила, что ее миссия заключается в установлении мира между враждующими сторонами, а не в усугублении конфликта в Атлантике и Средиземноморье. Ее практический здравый смысл восторжествовал, и ее решение оправдалось уже через год, поскольку испанцы теперь обратили свое внимание на Менорку и в феврале 1782 года вырвали остров из-под британского контроля.11 Резкий комментарий к этим обращениям к царице дал анонимный автор, возможно, Эдмунд Берк:

У Англии было достаточно времени, чтобы обдумать и осудить эту нелепую и слепую политику, под влиянием которой она привлекла со дна Ботнического залива неопределенного союзника и всегда подозреваемого друга, чтобы создать новую военно-морскую империю в Средиземноморье и на Архипелаге.12

Это было написано несколько лет спустя, когда британское правительство начало жалеть о своей прошлой поддержке России. Сейчас, в 1788 году, британское правительство размышляло, будет ли Людовик XVI заинтересован в совместной блокаде Ла-Манша, чтобы предотвратить выход русских в Средиземное море.13

Несмотря на то, что Екатерина отклонила предложение Минорки, эти переговоры и окончательное охлаждение симпатий Великобритании к русским свидетельствуют о том, что Россия завоевала для себя значительную роль в средиземноморской войне и дипломатии, которую она попытается сохранить и в дальнейшем. Аннексия Крыма в 1783 году и дальнейшее распространение российской власти на Черноморское побережье (что привело к основанию Одессы) способствовали укреплению российских амбиций в Средиземноморье, поскольку теперь царица располагала базой для торговых и военно-морских операций в направлении Дарданелл. Многое зависело от отношений с турками; в 1789 году, когда Екатерина вела войну с Возвышенной Портой, греческие корсары по лицензии русских преследовали турецкое судоходство в Адриатике и Эгейском море. Их охотно поддерживала Венеция, совершавшая последние акты неповиновения в качестве независимой республики: греческому капитану Кацонесу было разрешено использовать венецианский Корфу в качестве своей базы, что заставило русских задуматься об острове как о возможном плацдарме в Средиземном море. Кацонес усложнил жизнь туркам: он захватил крепость Герцег-Нови в Которском заливе и совершал набеги вплоть до Кипра. К 1789 году три "недисциплинированные, во многом неорганизованные и полупиратские эскадры" под российским флагом стали настоящим раздражителем для османов.14 Их набеги наглядно продемонстрировали нестабильность Средиземноморья.

Способ обеспечить стабильность