– Вы меня извините, – сказал Кротов, – я от Миши Минчакова… Он не решился сам… Рейс снова отложили… Словом, вы понимаете, он спьяну сделал вам подарок, который не имел права делать… Это полагается сдавать государству…

– А… вы… кто?

– Я директор его прииска, Караваев; Антон Иванович, он, видимо, говорил вам…

– Ничего он мне не говорил! Рома! – закричала вдруг женщина. – Выйди же сюда!

Вышел Журавлев, развязывая галстук, видимо, только что вернулся с работы, тихо спросил:

– В чем дело?

Кротов долго смотрел на женщину, потом, не отрывая от нее глаз, сказал, чувствуя, как дергающе отсчитывает где-то внутри секунды:

– Вы убеждены, что я должен посвятить в это дело вашего супруга? Или позвонить в милицию?

Кротов на мгновение опустил глаза и вдруг увидел женские меховые сапоги: они были мокры, и пальто было мокрое.

«Все, – понял он, – пока я его вез, она свое дело сделала, из дома унесла».

– Звоните в милицию, – сказал Журавлев потухшим голосом, – звоните. Проходите, пожалуйста, в комнаты…

– Я лучше привезу сюда Мишу, – сказал Кротов, – я оплачу его убытки за билет и привезу сюда. Или поедемте со мною…

– О чем он говорит? – спросил жену Журавлев. – О чем вы говорите?

Женщина, видимо, что-то почувствовала, неуверенность и страх Кротова почувствовала, поэтому повторила слова мужа:

– Проходите и звоните. Мы с вами на аэродром не поедем. А что могло взбрести Мише в голову – я не знаю.

Этого визита Кротов себе простить не мог.

Поэтому и решил бежать стремительно, а так поступать в школе абвера его не учили…

И не мог он себе того простить, что получил деньги за минчаковский билет; копейку умел считать, а когда дело тысяч коснулось, потерял контроль, взял двести рублей, дурак! А все равно по аккредитивам получать, какие-никакие, а деньги, пятнадцать тысяч, да своих с Аниными тридцать, да золотишко, песочек…

«Мало. Золото в цене скачет. Мало. На одного даже мало. Анна нужна – за ней профессия, считать умеет, про золото знает все, это сгодится там. Но – мало…

Надо Анну в Смоленск отправлять, тамошние Кротовы всегда шли по ювелирной части; Анна узнает мне все. А там – решу. Только б знать. Я тогда силен, когда знаю…»

– Гриш, а Гриш, – шепнула Анна ночью, после того как из Коканда прилетели в Сухуми, получили по минчаковскому паспорту деньги и сняли себе комнату в маленьком домишке, в поселке далеко от моря, там и паспорт-то не требуют, а потребуют – на, бери, Минчаков я, Михаил Иванович, неси в милицию, очки с усами, неси, пусть узнают, они до лета ничего не узнают, там уж сугробы, чистый паспорт, чище, чем Милинко – он таким до мая будет, а до мая меня самого уже не будет здесь, ни меня, ни Анны.

– Гриш, ты чего, спишь?

– Не «чего», а «что», – машинально поправил ее Кротов.

– Гриш, у нас ребеночек будет…

– Не будет у нас ребеночка. Нельзя нам. Аборт сделаешь.

– Да ты привыкнешь, Гриш… Мне уж тридцать пять, тебя люблю больше жизни – как же без ребеночка? Да и аборт мне делать нельзя, врачи предупреждали… Ты чего, Гриш?

– Ничего. Думаю, Анна. Думаю.

«Спасибо бате: верно учил – “бабе не доверяй, нельзя, она без зла продаст, у нее натура такая особая, нам непонятная”, – размышлял Кротов тяжело и горько. – А скажи я ей, что будем пробиваться за рубеж? Ведь хотел сказать, святой дух небось удержал. Умная, не отымешь, умная, а все одно не может понять, что тут нам не жить. Ну ладно, ну говорил я ей, что паспорт карлика вычищу, на нее переправлю, сработаю, умею это. Луигу спасибо, всеми почерками владел дворянин, на две руки, небось доносы в гестапо и с правой, и с левой строчил… Эх… Снова один. Нужна ж ты мне, Анька, дура! Что ж ты себе приговор пишешь…»

Он повернулся к ней; она ждала этого, вжалась в него, обвила шею сильными руками.

Кротов тяжело усмехнулся:

– Изумруд с пальца сними, кожу мне царапает…

Костенко прилетел в Москву и с аэродрома сразу же отправился в министерство. Там в его кабинете Тадава уже собрал оперативную группу; генерал сидел в углу, возле книжного шкафа.

– Владислав Николаевич, – заметил он, сухо поздоровавшись, – я позволил себе не согласиться с вашим выговором Тадаве, я не утвердил его; я объявил строгий выговор дежурному в Смоленске. Тадава ночевал в комнате для оперативников при угро…

– В своем номере надо было спать, – хмуро возразил Костенко. – Или предупреждать дежурного, коли тот – недотепа. Но раз вы отменили, я замолкаю.

– Товарищ генерал, – поднялся Тадава, – к сожалению, я вынужден согласиться с выговором моего непосредственного начальника. Я благодарю вас за то, что вы лично разбирались, но виноват все-таки я. Во-первых, я обязан был предупредить дежурного, и не раз; во-вторых, поскольку все знали мои координаты, то искали именно в отеле, и наконец, в-третьих, мне следовало бы сидеть в комнате оперативного дежурного, там все телефоны.

– Знакомые интонации, – усмехнулся генерал. – Хорошо, закончим турнир рыцарей, пора к делу. Начинайте оперативку, Владислав Николаевич.

Костенко как-то непонимающе посмотрел на генерала, потом сухо кашлянул:

– Я казню себя за… столь поздний полет… Попади я в Берлин на пару дней раньше и…

– Начинайте оперативку, – резко повторил генерал.

– По пунктам. Первое – Кротов, убивший Милинко, в этом теперь нет сомнений, обучен навыкам диверсионной снайперской стрельбы; умению отрываться от слежки; основам грима; изготовлению фальшивых документов; организации схоронов в лесу. Второе: он забрасывался абвером в Батуми летом сорок второго года; возглавлял группу из четырех человек некто Лебедев Эрнест Васильевич, 1922 года рождения, место рождения – Кемерово, более точных данных нет. После выполнения задания Лебедев и Кротов застрелили – так было спланировано задание – двух своих подчиненных, радиста и снайпера, ибо их инструктировали: «Не оставлять следов, уходить обратно морем, двух человек возьмет подводная лодка». Я считаю, что мы должны немедленно поставить наблюдение за домом матери Милинко. Если Кротов будет просить политическое убежище, – а он должен его просить как Милинко, а не Кротов, – ни одного свидетеля не должно остаться из тех, которые могли бы опознать гада, убившего истинного Григория Милинко из деревни Крюково.

– Наблюдение уже поставлено, – негромко откликнулся Тадава. – Со вчерашнего дня, после нашего провала в Смоленске. Предупреждена и Серафима Николаевна, подруга и секретарь генерала Шахова…

– Третье, – словно бы не услыхав Тадаву, продолжал Костенко, – мне кажется, что одна из многих наших ошибок заключалась в том, что мы, исследуя в Адлере и Смоленске железные дороги, шоссе и аэродромы, сбросили со счета порты. Я высчитал причину этой нашей ошибки: мы прежде всего исследовали фактор времени. Мы полагали, и справедливо полагали, что бандит должен как можно скорее исчезнуть с места преступления – в данном случае я говорю о Смоленске; его звонок к убитой родственнице из Адлера вписывался в систему этого рассуждения. Кротов переиграл нас, он пошел по пути парадоксальному: «Они пойдут, как гончие, на махах, а я, Кротов, поплетусь; пробегут мимо». И он нас обыграл; я убежден, он ушел из Смоленска пароходом.