Для нее он стал воплощением дьявола, возможно, не только для нее и не в фигуральном смысле этого слова, а как факт. За последние несколько дней восприятие зла со стороны Микки изменилось кардинальным образом. У нее не осталось сомнений, хотя раньше она это отрицала, что зло в мужчинах и женщинах является лишь отражением абсолютного Зла, которое шагало по миру и подтачивало его изнутри.

Когда боль утихла, она наклонилась и вытерла залитый кровью глаз о правое колено. Свернувшаяся кровь осталась на джинсах, ресницы разлепились, выяснилось, что правый глаз видит не хуже левого. То есть источником крови служил не глаз, а рана на голове, из которой кровь разве что сочилась, но уже не текла.

Она прислушалась к дому. Чем дольше она ждала хоть какого-то звука, тем более глубокой становилась тишина.

Логика подсказывала, что Леонард Тилроу убит, что жил он здесь один и теперь дом превратился в игровую площадку Мэддока.

Она не стала звать на помощь. Дом стоял в гордом одиночестве, посреди заросших бурьяном полей, далеко от дороги.

Доктор Дум куда-то уехал. Чтобы вернуться. И скорее раньше, чем позже.

Она не знала, что он намерен с ней сделать, почему не убил в лесу, но не собиралась сидеть на диване, дожидаясь возможности задать ему этот вопрос.

Он связал ей руки и ноги проводами от лампы. Медными проводами в мягкой пластмассовой изоляции.

Учитывая материал, узлы не могли быть такими крепкими. Но, приглядевшись, Микки увидела, что каждый узел обработан огнем. Пластмасса плавилась, а, застывая, превращала узел в бесформенный ком, пронизанный медными проводами, и о том, чтобы развязать его или ослабить путы, не могло быть и речи.

Ее внимание привлекло кресло. На столике рядом с ним стояла пепельница, полная окурков.

Должно быть, Мэддок воспользовался газовой зажигалкой Тилроу, чтобы расплавить изоляцию. Может, он оставил ее на столике или на полу. Может, ей удастся расплавить эти комки и освободиться.

О стянутых запястьях речь не шла. Она бы только обожглась. А вот с лодыжками, похоже, могло получиться.

Соскользнув с дивана, она стояла, согнувшись, с согнутыми коленями: провод, связывающий лодыжки и запястья, не позволял распрямиться. Она не могла шагать, даже переставлять ноги по одной, а попытка прыгнуть привела к тому, что она потеряла равновесие, упала и чуть не стукнулась головой о столик. Однако и к полу приложилась крепко.

А если бы задела столик, то могла сломать себе шею.

Оставаясь на полу, лежа на боку, Микки извивалась, как змея, оглядываясь в поисках зажигалки. Но ее не оказалось ни рядом с креслом, ни за ним.

У самого пола воняло куда сильнее. Ко всему прочему Микки пришлось подавлять и рвотный рефлекс.

Грохот, достаточно сильный, чтобы тряхнуть дом, заставил ее вскрикнуть в испуге, потому что на мгновение она решила, что услышала, как хлопнула закрывающаяся дверь, возвещая о возвращении демона. Потом до нее дошло, что этот звук – раскат грома.

Началась гроза.

* * *

Ной Фаррел по сотовому телефону позвонил Дженеве Дэвис, как только въехал в Нанз-Лейк. Добрался он туда на автомобиле, который взял напрокат в аэропорту Кер-д’Алена. Перед отъездом из Сиэтла Микки собиралась позвонить тете, и Дженева порадовала бы ее известием, что приманка в триста долларов сработала, детектив согласился войти в игру и уже ехал в Айдахо. Он хотел, чтобы Микки подождала его, а не бросалась сгоряча в омут. Дженева, следуя инструкциям Ноя, должна была попросить племянницу по прибытии в Нанз-Лейк сразу же перезвонить ей и сообщить название местного ресторанчика или другого места, где он мог бы ее найти. Но теперь, когда он связался с Дженевой, чтобы узнать место рандеву, выяснилось, что Микки не позвонила ни из Сиэтла, ранним утром, ни днем из Нанз-Лейк.

– Ей давно уже следовало приехать туда, – голос Дженевы дрожал. – Я уж не знаю, то ли мне просто волноваться, то ли сходить с ума от тревоги.

* * *

Девочка, которая светится изнутри, на удивление быстро проникается доверием к незнакомцам. У Кертиса возникает предположение, что любой человек, лучащийся, как Лайлани, должен обладать особенной интуицией, которая позволяет сразу определять, какие намерения, добрые или злые, у тех, кто встречается ему на пути.

Она не берет с собой ни чемодана, ни личных вещей, словно нет у нее в этом мире ничего, кроме одежды, которая сейчас на ней, словно не хочет уносить какие-то сувениры, напоминающие ей о жизни в джагернауте… но тут вспоминает про дневник. Наклоняется, поднимает его с кровати и направляется к Кертису и Желтому Боку, которая чувствует тепло сияния, излучаемого девочкой.

– Мама дает большое представление в театре одной наркоманки. И уже вошла в роль, – тихо говорит Лайлани. – Она, возможно, и не узнает, что я ушла, пока я не опубликую двадцать романов и не получу Нобелевскую премию по литературе.

На Кертиса ее слова производят глубокое впечатление.

– Правда? Ты действительно можешь предсказать, что с тобой будет?

– Если уж собираешься что-то предсказывать, лучше предсказать что-то серьезное. Так я всегда говорю. Поэтому скажи мне, Бэтмен, ты уже спасал другие миры?

Кертис польщен, что она называет его Бэтменом, особенно если в интерпретации Майкла Китона, в исполнении которого Бэтмен действительно велик, но он должен ответить честно.

– Я – нет. Но моя мать спасла, и не один.

– Значит, наш мир достался новичку. Но я уверена, что ты справишься.

Кертис от гордости заливается краской: девочка верит ему, пусть он еще ничего не сделал.

– Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

Желтый Бок протискивается между ног Кертиса к Лайлани, и девочка наклоняется, чтобы погладить ее пушистую голову.

Благодаря телепатическому каналу мальчик – собака Кертис едва не падает от мощной эмоциональной волны, которая поднимается в ставшей ему сестрой от прикосновения Лайлани. Она зачарована, как только может быть зачарована собака, тем самым подтверждая необычность девочки.

– Как ты узнаешь, что миру необходимо спасение?

– Это очевидно, – отвечает Кертис. – Есть много признаков.

– Мы уходим отсюда на этой неделе или на следующей? – спрашивает Полли, которая уже стоит между кабиной и гостиной.

Отступает в сторону, пропуская Желтый Бок, потом Лайлани и Кертиса. Собака выпрыгивает из дома на колесах, но девочка, которая светится, осторожно спускается по ступенькам, сначала ставит на землю здоровую ногу, потом ту, что с ортопедическим аппаратом. Ее чуть ведет в сторону, но она удерживает равновесие.

Вновь оказавшись рядом с Лайлани, чувствуя, что собака опять дрожит в облаке зла, которое окутывает дом на колесах, Кертис спрашивает:

– А где твой отчим-убийца?