Ставка на колесо фортуны и дерзкие поступки, в металле которых отлита эта ставка, терзали рыцаря, словно его руки и ноги были привязаны к спицам этого колеса и перебиты железными прутьями. Но его боль никто не увидит – он не позволит. Боль вызывает сострадание. Тангейзер презирал подобные сантименты, которые ослабляли его. О его страданиях знали только он сам и ангелы.

Ангел был Любовью. Все ангелы – это любовь. Вознесшиеся и падшие, с белыми и черными крыльями. Таково их назначение. Они не должны видеть, что будет. Но этот ангел знал, что Матиас прав.

Он не умрет в Париже.

Колесо не повернется в эту сторону.

Ангел знал того, другого, с черными крыльями, который охранял Тангейзера. Они любили друг друга, они любили Матиаса и Карлу, и не только потому, что ничего другого ангелы не умеют, а потому, что полюбили их в ту же секунду, как только увидели. Обоих. Всех. Ангел знал это, но не мог объяснить. Наверное, ангел с черными крыльями может – он умнее. Этот же ангел знал лишь то, что госпитальер любит его, никогда не переставал любить, хотя ни разу об этом не говорил.

Ангел видел многое. Он резвился в горах вместе с бойцовыми быками. Он играл на музыкальных инструментах вместе с Карлой, и эта музыка была дороже рубинов. Обнаженный, он плыл среди порохового дыма и крови, чтобы почувствовать радость слияния двух тел и подарить эту радость Тангейзеру. Ангел был той дорогой, по которой шел рыцарь, чтобы найти силы для любви к Карле. По такой же странной дороге прошел ангел с черными крыльями, чтобы найти силы полюбить Матиаса.

И вот теперь здесь был воробышек, воркующий в своей овечьей шкуре, в тонких, храбрых руках оборванной девчонки, такой же странной, как когда-то был сам ангел.

Как чудесно.

Ангел задавал себе вопрос, не принадлежит ли и сам Тангейзер к какой-то разновидности небесных существ. Ведь он служит той же самой цели – пытается провести детей сквозь ад. Если так, то какого цвета у него должны быть крылья? Ангел рассмеялся, и Эстель повернулась и посмотрела на него.

– Моя роза, – сказал ангел.

– Кроваво-красная роза? – спросила девочка.

– Тангейзер. Та душа, которой не завладеет дьявол.

– Почему Танзер? – не поняла Эстель.

Гриманд рассмеялся.

– Потому что дьяволу не нужен соперник.

Взяв свечу, он проверил, не подают ли тела в коридоре признаки жизни. Но все были мертвы. Живой сержант мог быть полезен, но граф де Ла Пенотье ошибся, нанеся ему смертельные раны. Он прислушался. Тишина. Криков во время схватки не было – только вздохи, молитвы и удары. Во время отчаянной драки люди не кричат, разве что их убивают неправильно, а этих убили так, как нужно. У них не было причин звать на помощь – они сами считались помощью. Значит, шума было не больше, чем просто от прибытия четырех бандитов. Тангейзер запер дверь на засов.

Потом он подошел к задней двери, открыл ее, втащил тело сержанта, которого застрелил перед тем, как напасть на четверых бандитов на улице, и извлек из тела стрелу.

Вероятно, Ле Телье чего-то опасался. Что ж, теперь он должен чувствовать себя в безопасности.

Госпитальер мог бы поставить у входа собственного часового, который предупредил бы о нежданных гостях, но не хотел, чтобы Эстель и маленькая Ампаро входили в дом. Матиас снял с плеча костяной лук Алтана и вместе с колчаном стрел повесил их на перила у подножия лестницы. Вряд ли в городе найдется человек, способный натянуть этот лук. С тетивы капала кровь. Тангейзер провел по ней пальцами, очищая ее. Потом он взял арбалет, принадлежавший одному из бандитов, зарядил его и сунул четыре запасные стрелы за пояс сзади. Лук Фроже остался у него на правом плече.

Он быстро осмотрел комнаты первого этажа.

Все оказались пустыми. Только одна была заперта, но из-под двери не пробивался свет. Если у кого-то хватило ума запереться внутри, он там и останется. Пускай. Матиас взял булаву, которой раскроил голову раненому, и продел в ее петлю правое запястье. Потом он поднялся по лестнице.

Еще двери. За ними ни света, ни звука. Тангейзер не стал их открывать.

Он пересек лестничную площадку и пошел по коридору в южное крыло дома. Коридор заканчивался освещенной лампами прихожей. Дверь в кабинет украшала эмблема с золотыми раковинами. Иоаннит прислушался. Тонкий, гнусавый голос. Малыш Кристьен. Рыцарь остановился.

На месте Ле Телье он держал бы при себе телохранителя. Или даже двух? Нет, это было бы недостойно: второго лучше поставить внизу. Значит, максимум двое. Если Ле Телье осторожен, он пошлет Кристьена открыть дверь. Дверь открывается вовнутрь, петли справа. Телохранитель будет наготове, с заряженным пистолетом или арбалетом. Если дверь откроет охранник, это даже лучше.

Тангейзер прислонил булаву к дверному косяку, снял с плеча лук и поставил рядом. Он ничего не мог поделать со своим акцентом, разве что говорить на пол-октавы выше и подпустить фальшивого подобострастия. Арбалет госпитальер держал вертикально в левой руке, сжав пальцами приклад. Он дважды негромко постучал и постарался, чтобы его голос звучал робко:

– Ваше превосходительство, с вашего позволения! Пришла подмога.

Затем Матиас отступил на шаг, выставив левую ногу вперед, но подальше от порога. Запасную стрелу он держал в зубах. Пауза. Затем дверь открылась. Рыцарь ударил Пикара ногой в лобковую кость и почувствовал, как она треснула. Кристьен отлетел назад, открыв в дальнем конце комнаты сержанта, который целился в дверь из аркебузы.

– Баро!

Отданный охраннику приказ был излишним – это было просто проявление паники Марселя. Тангейзер замер на мгновение – превосходная мишень, – пока не увидел огонек фитиля. В тот момент, когда вспыхнул запал, он резко повернулся, прижавшись к стене. Выстрел должен был оглушить всех, кто находился внутри комнаты. Иоаннит почувствовал дуновение воздуха от пролетевшей пули и снова шагнул в дверной проем, опустив арбалет.

Баро вынырнул из облака собственного дыма, и стрела вонзилась ему в правую нижнюю часть живота.

Матиас наступил на стремя арбалета, натянул тетиву и вставил запасную стрелу.

Потом он просунул голову в комнату и тут же отпрянул. На полу, повизгивая, извивался Кристьен, а за письменным столом сидел лысый мужчина с цепью из золотых ракушек – ладони его были прижаты к ушам. Второго телохранителя не было. Только Баро с пробитой печенью или кишками цеплялся за подоконник. Тангейзер шагнул в комнату и проверил пространство за дверью.

Потом он вернулся в коридор, чтобы забрать лук, колчан и булаву.

Рыцарь обошел Пикара, которого рвало кровью, миновал Ле Телье, сидевшего неподвижно, как бюст Нерона на полированном дубовом столе, поставил арбалет на стремя, прислонив его к стене, и пристроил рядом лук и колчан. Потом он размахнулся и обрушил булаву на основание черепа истекающего кровью телохранителя. Почувствовав, как стальной шип вонзается в позвоночник, госпитальер повернул рукоятку, чтобы расщепить кости. Сержант Баро упал и задергал руками. Матиас отвернулся.