тогда были совсем крошками, все еще вызывает в нас столь горестные эмоции, что мы искренне не в состоянии найти силы перенести снова подобную разлуку. Наши страхи, мадам, касаются здоровья наших детей, чей нежный возраст вызывает вопрос, в состоянии ли они вынести усталость от долгого пути, предпринятого посреди зимы, а также смену климата — тем более, что мальчики еще не прошли через все обычные детские болезни. Наши страхи основаны также на том факте, что это путешествие и сильное возбуждение, которое будет естественным его следствием, может помешать их продвижению в образовании. Вот, мадам, справедливое и искреннее изложение того, что мы чувствуем. Вы, Ваше императорское величество, слишком справедливы, слишком добры, а сердцем слишком нежны, чтобы не считаться с мольбой отца и матери, которые после уважения и любви к вам не имеют чувств больших, чем нежность, которая привязывает нас к нашим детям»{929}.

Великих князя и княгиню мало удивило, что Екатерину не удалось убедить отказаться от своих планов. Ее ответ был абсолютно предсказуем:

«Мои дорогие дети! Мать, которая видит своих детей страдающими, может только посоветовать им умерить свои страдания, не лелеять мрачные и болезненные мысли и не предаваться печалям возбужденного воображения, а переключиться на причины, которые могут смягчить эти боли и успокоить эти тревоги. Ваши дети остаются вашими — но они также принадлежат и мне, и государству. С самого раннего их детства я сделала своей задачей и своим удовольствием самую нежную заботу о них. Вы говорили мне и лицом к лицу, и в письменной форме, что считаете заботы, которые я посвящаю им, истинным благом для будущего ваших детей и наилучшим из всего, что могло с ними произойти. Я нежно люблю их. И вот что я подумала: для меня, оторванной от вас, будет утешением иметь их возле себя. Из пятерых ваших детей трое останутся с вами. Разве справедливо, что я в мои преклонные годы буду на шесть месяцев лишена удовольствия иметь рядом кого-то из моей семьи? Что касается здоровья ваших сыновей, я абсолютно убеждена: их тело и душа укрепятся в этом путешествии. Климат в Киеве с января до апреля не отличается от здешнего — кроме того, что на несколько недель дольше весна. Также не пострадает и их продвижение в учебе, потому что учи — теля будут их сопровождать. В остальном я бесконечно благодарна нежности, которую вы дарите мне. Обнимаю вас обоих от всего сердца»{930}.

В следующем письме Павел и Мария Федоровна открыли свои истинные желания:

«С самой пылкой благодарностью мы прочли ответ, который дало нам Ваше императорское величество. Если мысль о расставании причиняет нам боль, то в вашей власти ее смягчить и заменить на утешающие и приятные эмоции. Мы принадлежим вам, мадам, даже с большей полнотой, чем наши дети, и бесценное счастье — находиться рядом с вами и с нашими сыновьями. Что касается дочерей, то у них пока нет других потребностей, кроме физических, и присутствие отца и матери для них пока не является жизненно необходимым. Мы можем обходиться без всего и жить светло, когда не оторваны от вас и наших мальчиков. Вот вам излияние наших сердец, которые целиком принадлежат вам; искренние чувства тех, кто является вашими детьми, дорогая мама, — Павлом и Марией»{931}.

Написанный по-русски ответ императрицы на это письмо был однозначным: «Должна вам искренне сообщить: ваше последнее предложение такого сорта, что вызывает одно огорчение. Не стоит даже говорить о том, чтобы ваши самые маленькие дети остались абсолютно заброшенными»{932}.

Похоже, так и должно было сложиться — на помощь великим князю и княгине пришли «обычные детские болезни». Александр и Константин свалились с ветрянкой, и, к огромному огорчению императрицы, их пришлось оставить дома.

18. Великое путешествие в Крым

и «притчи» в Петербурге

(1787–1789)

Все это так походит на сны из «Тысячи и одной ночи», что нет уверенности в пробуждении.

Екатерина II — Фридриху Мельхиору Гримму

Императорский обоз, состоящий из четырнадцати огромных экипажей, поднятых на колеса, и ста двадцати четырех саней с сорока дополнительными в резерве, отправился из Царского Села 7 января 1787 года. Графиня Протасова, Александр Мамонов, граф Кобенцл, Лев Нарышкин и великий камергер Иван Шувалов путешествовали с императрицей в ее карете, которая была подобна дому, вмещавшему спальню, гостиную, кабинет и библиотеку; ее везли три десятка лошадей. Граф де Сегюр ехал во второй карете — с Алланом Фицгербертом и графом Иваном Чернышевым. Снова «карманные посланники» по очереди занимали места в головном экипаже: Сегюр и Фицгерберт менялись местами с Кобенцлом и Нарышкиным или, в некоторые дни, с Шуваловым.

Потемкин уехал в Крым раньше, чтобы сделать последние приготовления. Бесчисленная обслуга, принимавшая участие в громадном путешествии, включала кучеров, прачек, докторов, аптекарей, разнообразных поваров, полировщиков серебра и других специалистов, требующихся для нормального функционирования путешествующего двора. Пятьсот шестьдесят лошадей ждали на каждой почтовой станции. Температура была 30° ниже нуля по Цельсию; все участники великого похода, помимо собольих шапок, были укутаны в громадные шубы из медвежьих шкур, надетые поверх пальто.

Дни были очень короткими, и когда около трех часов дня наступала темнота, по краям дороги разжигали огромные костры, чтобы освещать путь императорскому поезду. Когда кавалькада приближалась к городам и деревням, жители, несмотря на страшный холод и снег, выходили навстречу и выстраивались рядами вдоль дороги, чтобы приветствовать свою государыню — которая во время путешествия придерживалась, насколько это было возможно, своего обычного графика. Как описал Сегюр, «она вставала в шесть утра и работала со своими министрами, затем завтракала и принимала нас. Мы уходили в девять часов, а в два останавливались на обед. Затем мы возвращались в свои экипажи и ехали до семи»{933}. Екатерина работала также большую часть вечера — с девяти до одиннадцати часов.

Во время всего путешествия Мария Федоровна сообщала императрице малейшие подробности о жизни семьи в Санкт-Петербурге:

«Мой супруг кланяется вам земно, мадам, и будет иметь честь написать вам в пятницу; чтобы доставить себе