По крайней мере, в некоторых районах славянские мигранты обращались с местным населением более благородно, чем, к примеру, в англосаксонской Англии. Ассимиляция, несомненно, имела место. «Стратегикон» указывает, что ранние славянские племена были «открыты» в плане групповой идентичности и готовы, как мы видели, принять пленников в качестве полноправных членов своего общества. Это примечательно. Многие сообщества принимают чужаков, но последним чаще всего приходится занимать, по крайней мере изначально, более низкое социальное положение. К примеру, германские миграционные группы периода «переселения» полного равенства не предлагали. Они завершали миграционный процесс обществом, в котором имелись сформировавшиеся социальные различия между двумя классами воинов и рабами, и новым рекрутам, набранным по пути, высокое положение явно не предоставлялось. Однако, не имея строгой социальной иерархии, которую нужно было бы защищать, ранние славяне были нацелены на привлечение рекрутов, а потому перед чужаками не ставили никаких преград. Помимо «Стратегикона», другие источники не описывают процесс ассимиляции в действии, однако это сообщение косвенно подтверждается историей Само. Чужак, франкский купец, обладавший нужными качествами, стал уважаемым человеком среди сорбов и других славян аваро-франкского пограничья[537].

Прием чужаков действовал и на менее высоких социальных уровнях. Рост населения, вызванный улучшением технологий земледелия, не может служить адекватным объяснением тому, с какой скоростью огромные просторы Европы стали с 800 года принадлежать славянам. Эта проблема остается, даже если отталкиваться, как я, от предположения, что славянская языковая семья окончательно оформилась до середины 1-го тысячелетия и, как следствие, что славяноязычные народности были более широко рассеяны по Европе уже в 500 году, чем можно предположить по указывающим на них памятникам корчакской культуры. Создание почти полностью славянской Европы от Эльбы до Волги, таким образом, похоже, и впрямь подтверждает поглощение солидной части местного населения. Это, разумеется, говорило бы об исторических условиях, в которых носители славянских языков перенимали бы более развитые технологии земледелия от своих соседей и, в случае с суковско-дзедзицкой системой, более сложные виды керамики[538]. Это вовсе не означает возврата к старым националистическим идеям об исконных «рабах-славянах» между Одером и Вислой, которые потом триумфально освободились от германского господства. Напротив, мы, если честно, не имеем ни малейшего представления о том, какой была лингвистическая и культурная идентичность оставшихся в этом регионе крестьян после коллапса германской культуры, – но, предположительно, они тоже были германцами, поскольку оставались под властью германских народов на протяжении нескольких веков. Как бы то ни было, им предстояло влиться в развивающиеся нормы славянского культурного контекста. Такие масштабные слияния разных культур, нужно подчеркнуть, вполне согласуются с современными исследованиями этничности, которые установили, что группы возводят более крепкие или слабые барьеры вокруг себя в зависимости от обстоятельств. Ранние славяне – по крайней мере, некоторые из них – таким образом представляются примером группы, которая возвела очень слабый барьер, отделяющий их от чужаков, и именно об этом, по сути, говорится в «Стратегиконе». Также стоит оговорить, что это уникальное сообщение, а не топос, характерный для любого римского автора, рассказывающего о варварах.

Однако при этом очень важно не перескакивать с этого утверждения к выводу о том, что славяне заняли огромные просторы Европы в результате относительно мирного процесса. В бывшей ГДР в советскую эпоху было крайне важно с идеологической точки зрения находить подтверждения мирного сосуществования славян с исконным германским населением, и имеющимися данными нередко манипулировали. В эти годы был обнаружен ряд поселений, в которых, как заявлялось, германцы и славяне какое-то время мирно жили бок о бок. Два из них – в Берлине (Марцан и Хеллерсдорф), другие находились в разных регионах, из них самые важные – Дессау-Могискау и Торнов.

Падение Берлинской стены спровоцировало серьезные пересмотры этих утверждений. Позднегерманские и раннеславянские материалы были действительно обнаружены в одних и тех же местах, это было очевидно, но вот идея об их сосуществовании проверки не выдержала. В Хеллерсдорфе германцы и славяне жили в разные периоды, о чем свидетельствуют раскопки в слоях осадочных пород. Результаты говорили о невозможности совместного проживания этих народов в одном поселении, что было после 1989 года подтверждено радиоуглеродным анализом. В Марцане тем же методом германские материалы были датированы 240–400-ми годами, а славянские – 660–780-ми. В этом случае датировка радиоуглеродным анализом лишь подтвердила результаты дендрохронологической датировки, которая указала на то, что остатки древесины славянских времен относятся к VIII веку. Стремясь доказать сосуществование двух народов, археолог счел дендрохронологическую датировку слишком «неправдоподобной», чтобы нужно было обнародовать ее результаты[539]. Более поздняя экспансия славян в Северо-Западной России, как мы видели, явно встречала сопротивление, поэтому отношения иммигрантов с местными вряд ли можно назвать мирными. Не все доказательства их мирного существования сфабрикованы, но ни тот ни другой вариант не является единственным способом взаимодействия пришельцев с местными, о которых говорится в источниках.

Со временем, по мере того как культурная и лингвистическая трансформация, захлестнувшая Центральную и Восточную Европу во второй половине тысячелетия, обретает четкую форму, славяне становятся доминирующей силой в этих землях. Славянское общество, может, и было открытым для чужаков, но лишь для тех, кто хотел присоединиться к ним и стать славянами во всех смыслах этого слова. Мир, созданный славянской иммиграцией, не подразумевает, что пришельцы и местные будут мирно жить своей жизнью, сохраняя все былые различия. Напротив, он породил монолитную культурную форму, в которую главный вклад внесли славяне. Они не просто вошли в общество Центральной Европы и встали во главе уже существующих структур, поэтому здесь мы имеем дело не с моделью переселения элиты в духе Нормандского завоевания. Они переписали социальные нормы, подстроив их под свои собственные. Другими словами, славянизация стала в чем-то похожа на романизацию – она свелась к созданию нового социально-экономического и политического порядка, поглощающего все остальные, с мощным культурным элементом, который стал единственным из существующих. В конечном итоге у населения не было реального выбора, присоединяться к славянам или нет, и славянский язык стал господствующим на всей этой огромной территории.

Нельзя не удивиться и тому, как долго славянские общества оставались настолько открытыми для чужаков, желающих стать их частью на равных правах. Конечно, к 800 году, как мы увидим в главе 10, в некоторых из них произошло расслоение и появилось хищническое отношение к пленникам. К этому времени их уже не принимали в свое общество как равных, но пускали в весьма прибыльное дело – работорговлю. Отсутствие – до IX века – настоящей дифференциации в материальной культуре, которая и отражала бы наличие элиты, может заставить вас подумать, что славяне закрыли свое общество для чужаков сравнительно поздно. Но, как мы видели ранее, элиты могут благоденствовать и без существенных излишков и дорогих товаров. Если зависящие от тебя слуги делают всю тяжелую работу, пока ты больше ешь и наслаждаешься отдыхом, ты тоже становишься, по сути, «элитой», даже не обладая большим количеством блестящих вещичек.