под настил топчана, сам же, продолжая лежать, приготовился, ну, а что еще делать тому, кто уже больше недели отдыхает в контейнере на пару с парашей. Люк открылся, и я начал щуриться на проникавший из него свет, потом подскочил и начал разоряться в обычной манере, отметив, что морду того, кто склонился над трубой, светя фонарём мне прямо в глаза, я так и не узнал, хотя что-то смутное шевельнулось где-то глубоко в памяти. Перед тем, как крышка люка громко лязгнула, я успел заметить мерзкую ехидную улыбку смотревшего, мне даже показалось, что он уже начал праздновать свою победу. Человек слез с контейнера и через мгновенье подошел к остальным, я же, не теряя время, опять взял рацию, вставив себе в ухо наушник.

— Голиаф, вы помните основное условие, которое я вам выдвигал, сначала доказательства, а уже потом можете его убить, — расчетливым и ледяным тоном произнёс Шатун, мне даже показалось, что он тоже увидел торжество победителя на лице Голиафа и решил его немного потрясти.

— Я помню про ваше условие и нежную заботу о своей репутации, — произнес подошедший с очень лукавой интонацией.

— Тогда как насчёт доказательств? Я бы хотел, чтобы ваш ментат подтвердил в присутствии моего ментата договор между вами и Шустряком.

— Не вопрос, где ваш ментат? — спросил Голиаф.

— Я ментат, — услышал я голос, который мне был смутно знаком, характерный такой, но вспомнить того, кому он принадлежал я не смог, но мне было понятно, что говорит тот, кто стоит рядом с Шатуном.

Вообще, после того, как Голиаф подошел к стоявшим и остановился так, чтобы Шатун и стоявший с ним рядом ментат оказались между ним и теми, кто вышел из машины, я уже предвидел развязку сложившейся ситуации. А когда последний из четверки ненавязчиво подошел к Голиафу, все стало еще очевиднее. У меня даже не закрадывалась мысль о том, что Шатун не видит смену диспозиции Голиафа и его ментата, что ставят их на линию огня сразу с двух сторон, по всей видимости, у него есть туз в рукаве.

— Приступай, — обратился к ментату Шатун.

— Вы приехали сюда для того, чтобы убить Шустряка? — начал допрос ровный и знакомый голос.

— Я — нет, — ответил человек державшийся рядом с заказчиком, являвшийся тем самым гнилым ментатом, — но Голиаф, видимо, планирует именно такое развитие событий.

— Имеете ли вы претензии к Бастиону или ко мне? — спросил Шатун после того, как его ментат кивком подтвердил ответ на предыдущий вопрос, а смена ведущего допрос с ментата на Шатуна удивила не только меня.

— Я — нет, — ответил ментат.

— И я тоже, — помедлив, добавил Голиаф, — прекрасное место у вас тут.

— Имел ли место договор между Голиафом и Шустряком на указанную в депеше розыска сумму? — продолжил допрос Шатун, дождавшись очередного кивка своего ментата.

— Имел, — ответил ментат, и меня привлекла серо-зелёная вспышка, которая сверкнула в этот момент где-то в его сплетениях, ага, тварь воспользовалась даром, и ментат кивнул, видимо, не заметил лжи.

— Присутствовал ли лично Шустряк при заключении договора?

— Да, конечно, вам же должны быть известны правила работы ментатов, — в этот момент вспышка произошла еще раз.

И тут я увидел, как Шатун со своим ментатом просто пропали, причем они пропали только из того, что вижу я, иначе бы это всполошило и стоявших рядом, но нет, они проигнорировали это, и тут я услышал следующий вопрос.

— Скажите, вы сейчас использовали свой дар, позволяющий обманывать ментата для того, чтобы он не мог распознать вашу ложь? — спросил голос невидимого мною Шатуна. Я тут же понял, что ложь была раскушена еще в первый раз, вся эта игра была лишь для того, чтобы подтвердить использование уловок, а их исчезновение — это и есть припасенный козырь.

Мне показалось, что высказанный вопрос не успел дозвучать до конца, как у Голиафа активировался дар, смысла в ломании дальнейшей комедии не было, тем более что охрана, стоявшая у машины, начала вскидывать оружие. Я призраком ринулся сквозь стену контейнера, в пару прыжков преодолев расстояние до стоявших, и тут же сменил пространства местами, окружив себя куполом из зеленоватого морока. Моей целью был Голиаф, его и ментата нужно было взять живыми, в отличие от прибывшей с ними охраны. Времени на переговоры с ними нет, да и они сами выбрали сторону, на которой решили воевать, так что я без зазрения совести вскинул автомат, переведя в режим одиночного огня. Каждому охраннику я выписал по одной свинцовой пилюле в голову, промахнуться с такого расстояния я не мог, особенно с учетом того, что стрелял по неподвижной мишени, а вот для Голиафа я припас кое-что поинтереснее.

Отстегнув магазин, я выщелкнул из него два патрона, которые подойдя к призрачному голиафу, хотел разместить в коленях, но тут же встал и замер, увидев его лицо. «Ах ты, падла», — промелькнуло у меня в голове, — «гнида недобитая», — в голос выругался я, понимая, что никто этого не услышит. Неправ я был, когда говорил Шатуну, что данного гражданина я не знаю, знаю, еще как знаю, вот только, когда мы с ним встречались, его точно Голиафом не звали, и был он одет в броню из суперпластика. Где-то в толпе я бы ни за что его не узнал, но сейчас на меня смотрело, хоть и прозрачно-зеленоватое, но такое же ошарашенно-удивленное лицо, как и тогда, в стабе муров после срывания с него маски респиратора. «М… да», — выдал я, еще раз приглядевшись, умеет СТИКС удивить, да так удивить, что диву даёшься, хотя иллюзий в том, что эта падаль оказалась иммунной, я не испытывал, скорее всего, у него где-то была еще одна белая жемчужина.

Перестав разглядывать внешника в новом обличии, я разместил оба патрона у него в локтях, ну его нафиг тащить, пусть сам идет, ведь все равно, когда Шатун узнает, кто он, захочет с ним поговорить, а про методику допросов Шатуна по Бастиону нехорошие разговоры ходят. Продажный ментат меня не привлёк, даров у него было всего два, я это видел отчетливо, один дар ментата, а второй — позволявший этих самых ментатов дурить, так что опасности он не представлял, можно остановить и классически. Я размахнулся прикладом и сменил пространство, тут же ударив ментата прикладом в грудь, да так, что из того весь воздух разом вышел.

Ментат осел беззвучно, чего не скажешь о Голиафе, чей истошный крик заставил меня отпрянуть. Увидел, как рядом на земле корчатся Шатун и Тур, тот самый Тур, что судил