Тут внезапно Сим как будто вспомнил о чем-то. Он вскочил.

— Боже мой, Фела!

И снова рухнул на место, как будто у него ноги подкосились.

— Боже мой, Фела… — повторил он совершенно другим тоном.

— Что такое? — спросил я. — С ней что-то случилось?!

— Ну, она тоже плохо перенесла эти новости… — он смущенно улыбнулся. — Она же ведь была к тебе очень неравнодушна…

— Фела? — тупо переспросил я.

— А ты что, не помнишь? Мы с Вилом еще тогда думали, что ты ей нравишься.

Казалось, это было много лет назад.

— Ну да, помню.

Симу, похоже, было не по себе.

— Ну вот, видишь ли… Пока тебя не было, мы с Вилом стали проводить с ней довольно много времени. Ну, и…

Он сделал неопределенный жест. Лицо у него было странное: то ли застенчивое, то ли ухмыляющееся…

До меня наконец дошло.

— Так вы с Фелой… того? Молодец, Сим!

Я расплылся в улыбке, потом увидел его лицо.

— Ой.

Я перестал улыбаться.

— Сим, я не стану встревать между вами.

— Да я знал, что ты не станешь, — он улыбнулся. — Я тебе доверяю.

Я потер глаза.

— Вернулся, называется! Я еще даже на экзаменах не был.

— Сегодня последний день! — напомнил Сим.

— Да знаю, знаю, — сказал я, вставая. — Но у меня есть одно дело.

* * *

Вещи я оставил в комнате у Сима и наведался в подвал пустот, к казначею. Рием был лысеющий человек со впалыми щеками. Он недолюбливал меня с тех пор, как в первую четверть магистры присудили мне отрицательную плату. Он не имел привычки выдавать деньги студентам, и вся эта история оставила у него неприятное впечатление.

Я показал ему кредитное письмо с прямым доступом в сундуки Алверона. Как я уже говорил, выглядело оно впечатляюще. Собственноручная подпись маэра. Восковые печати. Роскошный пергамент. Безукоризненная каллиграфия.

Я привлек внимание казначея к тому факту, что письмо маэра предоставляло Университету право получать любые суммы, необходимые для оплаты моего обучения. Любые.

Казначей перечитал письмо еще раз и согласился, что да, похоже, так оно и есть.

— Как жаль, что мне всегда назначали такую невысокую плату, — задумчиво заметил я. — Не более десяти талантов. А ведь это мог быть такой удобный случай для Университета. В конце концов, маэр богаче винтийского короля. А раз он готов платить любые суммы…

Казначей был мужик смекалистый и тут же сообразил, куда я клоню. Мы немного поторговались, ударили по рукам, и я впервые увидел, как он улыбается.

Я немного перекусил, потом встал в очередь с остальными студентами, которые не получали жребий. Большинство из них были новичками, но были и такие, как я, вернувшиеся после перерыва в занятиях. Очередь была длинная, все более или менее нервничали. Я насвистывал, чтобы убить время, и купил с лотка пирожок с мясом и кружку горячего сидра.

Выступив в круг света перед столом магистров, я вызвал некоторое оживление. Они слышали новости обо мне и были удивлены, увидев меня в живых, большинство — приятно удивлены. Килвин потребовал, чтобы я как можно скорее явился в мастерские, в то время как Мандраг, Дал и Арвил принялись спорить о том, какие курсы я выберу. Элодин просто помахал мне: он был единственный, на кого, похоже, мое чудесное воскресение из мертвых не произвело ни малейшего впечатления.

Через минуту приятной суматохи ректор наконец навел порядок и принялся экзаменовать меня. Я без особого труда ответил на вопросы Дала и Килвина тоже. Однако, отвечая Брандье, я сбился в расчетах, а потом вынужден был признаться, что просто не знаю ответа на вопрос Мандрага относительно возгонки.

Элодин на предложение задать мне вопросы только пожал плечами и широко зевнул. Лоррен задал на удивление простой вопрос насчет мендарских ересей, и я сумел ответить четко и уверенно. Отвечая на вопрос Арвила про лациллиум, я вынужден был надолго задуматься.

Оставался только Хемме, который свирепо хмурился с тех пор, как я подошел к столу магистров. Видя, что мое выступление оставляет желать лучшего и как медленно я отвечаю на вопросы, он самодовольно ухмылялся. Его глаза вспыхивали всякий раз, как я давал неверный ответ.

— Так-так, — сказал он, шурша лежащими перед ним бумагами. — А я-то думал, что нам больше не придется иметь с вами дела.

Он неискренне улыбнулся.

— Я слышал, что вы погибли…

— А я слышал, что вы носите красный кружевной корсет, — невозмутимо ответил я. — Однако не стоит верить всякому вздору, что болтают вокруг.

Тут поднялся шум, меня немедленно обвинили в «неподобающем обращении к магистру». В качестве наказания мне велено было составить письмо с извинениями и уплатить штраф в один серебряный талант. Ну, оно того стоило.

Однако я и впрямь повел себя дурно и вдобавок неудачно выбрал время, после своего выступления, которое действительно оставляло желать лучшего. В результате мне назначили плату в двадцать четыре таланта. Нет нужды говорить, что я ужасно расстроился.

После этого я вернулся в контору казначея. Я официально предъявил Риему кредитное письмо Алверона и неофициально забрал свою оговоренную долю: половину всего, что сверх десяти талантов. Положив в кошелек семь талантов, я мимоходом подумал, случалось ли кому-то получать такую хорошую плату за наглость и невежество.

Я отправился к Анкеру и с удовольствием обнаружил, что хозяину трактира о моей смерти никто сообщить не потрудился. Ключ от моей комнаты покоился где-то на дне Сентийского моря, но у Анкера был запасной. Я поднялся наверх, увидел знакомый скошенный потолок, и мне сразу сделалось спокойно на душе. Все было покрыто тонким слоем пыли.

Вы можете подумать, будто после роскошных покоев во дворце Алверона комнатушка со скошенным потолком и узкой кроватью показалась мне очень тесной. Ничего подобного. Я деловито принялся распаковывать вещи и выметать из углов паутину.

Через час я сумел вскрыть замок сундука, что стоял в ногах моей кровати, и выложить то, что я припрятал перед отъездом. Я нашел полуразобранные гармонические часы и принялся лениво возиться с ними, пытаясь вспомнить, что именно я делал: разбирал или собирал.

Потом, поскольку других срочных дел у меня не было, я снова отправился за реку. Зашел в «Эолиан», где Деоч стиснул меня в медвежьих объятиях, аж от земли оторвал. После того как я столько времени провел в дороге, среди чужаков и врагов, я даже забыл, каково это — видеть вокруг теплые, дружеские лица. Мы с Деочем и Станчионом сидели, пили и делились байками и сплетнями, пока за окном не начало темнеть. Тогда я ушел, предоставив им заниматься своими делами.

Я немного побродил по городу, заходя в знакомые гостиницы и таверны. Навестил два-три публичных сада, лавочку под деревом во дворе. Деоч говорил мне, что Денны уже год как след простыл. Но искать ее, даже не находя, все равно было по-своему утешительно. В определенном смысле в этом была истинная суть наших отношений.