советское общественное мнение, ЦК КПСС приказал ограничить распространение в СССР польских газет и журналов70, был сокращен туризм между двумя странами71.

Давление советской стороны на польское руководство продолжалось непрерывно. 22 января 1981 г. на заседании Политбюро министр обороны СССР Д. Ф. Устинов сообщал об итогах визита в Польшу первого заместителя министра обороны СССР, главнокомандующего войсками Варшавского Договора В. Г Куликова. «Впечатление т. Куликова таково, что в Польше серьезного перелома нет. Нам нужно постоянно нажимать на польское руководство, постоянно его подпитывать. Мы намечаем в марте провести маневры в Польше. Мне кажется, что следует эти маневры несколько приподнять, то есть, иначе говоря, дать понять, что у нас силы наготове»72. О том, что «социалистическую Польшу в обиду не дадим», заявлял на XXVI съезде КПСС 23 февраля 1981 г. Л. И. Брежнев.

30 марта, разговаривая с Каней, Брежнев обвинял его и руководство ЦК ПОРП в том, что, стремясь предотвратить всеобщую забастовку в стране, они пошли на серьезные уступки «Солидарности», Брежнев даже называл их капитуляцией73. По словам Громыко, произошла легитимация «Солидарности».

На заседании 2 апреля 1981 г. была достигнута договоренность о секретной встрече Андропова и Устинова в Бресте с Каней и Ярузельским. Громыко, обсуждая предстоящую встречу, рекомендовал: «Если они пойдут, как говорится, на частичное введение чрезвычайных мер, то нужно спросить их, будут ли они уверены в том, что армия, МВД и органы госбезопасности будут на их стороне. Я думаю, что было бы правильно сделать глубокий анализ... является ли армия основной силой и можно ли опираться на нее... При любом положении нам нужно идти на то, чтобы высказать польским товарищам необходимость принятия более жестких, я бы сказал, чрезвычайных мер для наведения порядка и что дальнейшее отступление для них совершенно неприемлемо, дальше отступать уже совершенно нельзя»74.

Ему вторил Андропов: «Нам нужно действительно... сказать о принятии строгих мер, не бояться того, что это вызовет, может быть, и кровопролитие. Они ведь вместо строгих мер суют нам так называемое "политическое урегулирование". Мы говорим им о принятии военных мер, административных, судебных, но они постоянно ограничиваются политическими мерами. Вместе с тем нам нужно серьезно поставить вопрос перед польскими друзьями о том, чтобы они заставили "Солидарность" отвечать за дела в Польше. А то ведь сейчас как складываются дела? Экономический хаос, неразбериха и все недостатки в снабжении продовольствием и другими делами вызваны по вине "Солидарности", а отвечает за них правительство...»75

Брежнев советовал: «Надо будет им сказать, что значит введение военного положения, и разъяснить все толком».

«Правильно,— продолжал Андропов,— надо именно рассказать, что введение военного положения — это означает установление комендантского часа, ограниченное движение по улицам городов, усиление охраны государственных, партийных учреждений, предприятий и так далее». Андропов заметил и то, что польские события начинают оказывать влияние на СССР — на Белоруссию и Грузию в особенности.

9 апреля 1981 г. Андропов и Устинов докладывали об итогах встречи в Бресте. «Мы с Устиновым Д. Ф. в соответствии с договоренностью с польскими товарищами выехали в Брест,— рассказывал он,— и там, вблизи Бреста, в вагоне состоялась наша встреча. Встреча началась в 9 часов вечера и закончилась в 3 часа ночи с таким расчетом, чтобы польские товарищи не обнаружили себя, что они куда-то выезжали».

«Каня был вынужден сказать,— отметил Андропов,— что контрреволюция сильнее власти. Что касается ввода войск (советских.— Авт.), они прямо сказали, что это совершенно невозможно, точно так же нельзя вводить военное положение. Говорят, что их не поймут и они будут бессильны что-либо сделать. Товарищи подчеркнули в беседе, что они наведут порядок своими силами»76

На секретной встрече обсуждался даже текст документа о введении военного положения. Проект его был привезен из Москвы, но Каня и Ярузельский, по существу, отказались утвердить этот план, оговорив возможность подписания его позднее77. в

23 апреля на заседание Политбюро была представлена очередная записка «комиссии Суслова» — «О развитии обстановки в Польше и некоторых шагах с нашей стороны»78.

Записка открывалась констатацией: «Внутриполитический кризис в Польше принял затяжной хронический характер. ПОРП в значительной мере утратила контроль над процессами, происходящими в обществе. В то же время "Солидарность" превратилась в организованную политическую силу, которая способна парализовать деятельность партийных и государственных органов и фактически взять в свои руки власть. Если оппозиция пока не идет на это, то прежде всего из опасения ввода советских войск и надежды добиться своих целей без кровопролития, путем ползучей контрреволюции». «Комиссия Суслова» выделяла три группировки в руководстве ПОРП. К правому флангу были отнесены Фишбах, Верблян, Раковский, Яблоньский. Их определяли как «ревизионистов», имеющих поддержку в партийных организациях, попавших под влияние «Солидарности».

На левый фланг комиссия зачислила Грабского, Жабиньского, Ольшовского, Кочелека. Их оценили как «наиболее близких к нашим позициям».

Центристами были объявлены Каня и Ярузельский. Отмечалось, что они стоят на позициях дружбы с СССР, за сохранение обязательств по Варшавскому Договору. «Оба они, особенно Ярузельский, пользуются авторитетом в стране. В настоящий момент фактически нет других деятелей, которые могли бы осуществлять партийно-государственное руководство».

Рекомендации записки были направлены на укрепление единства ПОРП, сохранение позиций «левого крыла» в руководстве, усиление влияния партии в армии, МВД.

Казалось, все развивалось по уже знакомому чехословацкому сценарию 1968 г.: кризис в стране, противоречия в высшем политическом руководстве, недовольство Москвы действиями своих клиентов, «международная солидарность социалистического содружества в противодействии проискам реакции» — все было так, как и раньше. Однако при внимательном рассмотрении можно обнаружить разницу. Прежде всего обращает на себя внимание то, что польское руководство было несравненно более сплоченным, чем чехословацкие партийные лидеры. По крайней мере, из Варшавы не шли «пригласительные письма» во всех их разновидностях, провоцировавшие советское руководство на активные действия «в защиту социализма». Однако важнее было другое. Ни в одном протоколе Политбюро нет прямых сведений о подготовке возможного вторжения советских войск в Польшу. Об оказании давления на польское руководство, о настойчивых требованиях ввести военное положение — много, но о подготовке вторжения нет ни одного документа.

СССР неумолимо увязал в Афганистане. «Афганский вопрос известным образом влияет и на обстановку в ПНР»,— неожиданно заявил Председатель Совета Министров СССР Н. А. Тихонов при обсуждении на Политбюро дежурного вопроса «О беседе с товарищем Бабраком Кармалем»79 Тихонов имел в виду экономический аспект проблемы. Расходы на войну в Афганистане росли, а к этому добавлялись проблемы польской экономики. Надо было выделять кредиты, чтобы оплачивать польские долги, поставлять туда нефть и нефтепродукты, а поставки польского