Его грубо взяли за плечо. Климов очнулся. Оказывается, он непроизвольно продвигался ближе. Шаг за шагом. Веревка, ограждающая картину, натянулась и была готова лопнуть. Дежурный рычал ему в лицо.

Климов, сутулясь, поспешил вернуться назад.

– Посмотрели – отходите, – сказал дежурный.

– Шизофреник, – объяснял кто-то за спиной. – Таким субъектам нельзя смотреть картины Сфорца. Может запросто сойти с ума. И порезать.

– Как порезать?

– Обыкновенно – ножом.

– Куда смотрит милиция…

Дежурный толкал Климова в грудь:

– Отходите, отходите!

Он чувствовал на себе любопытные взгляды. Кровь прилила к лицу. Девушка рядом с ним, вытянув прозрачную детскую шею, смотрела вперед. Прикрывала рот ладонью, будто молилась.

– Не трогайте меня, – сквозь зубы сказал Климов.

Ему хотелось крикнуть: «Это писал я! Здесь – мое небо! Мой воздух. Тот, что светится голубизной. Сфорца тут ни при чем. Посмотрите в другом зале. Там висит картина. На ней такое же небо. Счастье, которое излучают краски, сделал я. Эмалевая голубизна, чуть выцветшая и тронутая зеленым, как на старых полотнах Боттичелли, – это могу только я. Сфорца этого не может».

– Гражданин, – напомнил дежурный.

– У него в мастерской висят картины без неба, – хрипло сказал Климов.

– Заговаривается! – ахнул за спиной женский голос.

– Да вызовите же милицию!

Климов стиснул зубы и отошел. Его сторонились. Он стал за мраморной колонной. Полированный камень был холодным.

– Я прошу вас покинуть выставку, – негромко, но с явной угрозой сказал дежурный.

– Я никуда не пойду, – сказал Климов.

Он был точно в ознобе. Дрожал. Прижал к мрамору пылающий лоб.

– Хорошо, – сказал дежурный. – Поговорим иначе. – Исчез, будто растворился. Только заволновалась толпа – в направлении выхода.

– Скандалы устраиваешь? – насмешливо сказал кто-то.

Климов с трудом оторвал лицо от колонны:

– Вольпер?

Низкий, очень худой человек, изрезанный морщинами, неприятно обнажил желтые десны.

– Ты все-таки решился, Климов…

– А ты видел? – спросил Климов, громко дыша.

– Я тебя поздравляю, – сказал Вольпер. – Теперь за тебя нечего беспокоиться. По крайней мере десятком картин ты обеспечен.

– Он меня убил, Боря, – сказал Климов, держась за колонну.

Вольпер откровенно засмеялся, раздвинув морщины:

– И хорошо. Надеюсь, угостишь по этому случаю. Ты теперь богатый.

Возник милиционер. Не тот, что у входа, а другой – строгий. Дежурный, согнувшись, показывая на Климова, шептал ему на ухо. Милиционер поплотнее надвинул фуражку.

– Где милиция, там меня нет, – сказал Вольпер. Дернул за рукав. – Пошли отсюда. Что ты нарываешься?

Восторженный шепот прошелестел по залу. Все вдруг повернулись. Окруженный венчиком притиснувшихся к нему людей, из боковой, служебной двери вышел человек – на голову выше остальных. Бархатная куртка его была расстегнута, вместо галстука – шелковый красный бант. Человек остановился, попыхивая трубкой, неторопливо огляделся. Держался он так, словно вокруг никого не было.

– Сфорца, Сфорца, – будто шуршали сухие листья.

– Великий и неповторимый, – хихикнув, сказал Вольпер. – Но каков мэтр. Знает, собака, – как надо. И Букетов рядом с ним.

У Климова оборвалось сердце. Рядом откашлялись. Это был милиционер. Он приложил руку к фуражке – на выход.

Окружавшие говорили что-то радостное и почтительное. Сфорца, глядя поверх, благожелательно кивал. Медленно и глубоко затягивался трубкой.

Только бы не заметил, подумал Климов.

Трубка на мгновение застыла – Сфорца увидел его. Так же благожелательно наклонил крупное римское лицо. Моментально образовался проход. На Климова глазели. Милиционер отпустил локоть. Сфорца шел по проходу, несколько разводя руки для приветствия. Ладони у него были широкие и чистые.

– Подвезло, – сказал Вольпер.

Климову захотелось убежать. Он скривился – от стыда.

– Весьма рад, – сочным голосом сказал Сфорца. Положил в рот янтарный мундштук.

– Ну, я пошел, – сказал Вольпер.

Откуда он взялся? У него была итальянская фамилия. В ней чувствовался привкус Средневековья. Звезды и костер. Сфорца – герцоги Миланские. Говорили, что его предки были с ними в родстве. Вероятно, он сам поддерживал эти слухи. «Сфорцаре» – одолевать силой. Отблеск великолепного времени лежал на нем. Отблеск Чинквеченто. Отблеск Высокого Возрождения. Светлое средокрестие Санта-Мария делле Грацие невесомым куполом венчало его, прямо в сердце вливались скорбь и молчание «Снятия со креста», холодный «Апокалипсис» Дюрера уравновешивался эмоциональной математикой «Тайной вечери» и пропитывался взрывной горечью Изенгеймского алтаря.

– Ты зачем пришел? – блестя мелкими зубами, спросил Вольпер. – Ты собираешься рассказывать мне, что он – величайший художник всех времен и народов?

– Может быть, – сказал Климов, прикрывая глаза рукой.

– Ха-ха! – отчетливо сказал Вольпер.

Он держал на коленях деревянную маску. Колупнул ее замысловатым резцом. Вылетела согнутая стружка. Маска изображала оскалившегося черта с острыми ушами и редкой козлиной бородой.

Десятки таких же чертей – гневных, радостных, плачущих, смеющихся – деревянными ликами глядели со стен. Некоторые были раскрашены – малиновые щеки и синий лоб, как чахоточные больные. У других в пустые глазницы было вставлено стекло. Будто куски льда. Дико выглядели эти ледяные глаза на темном дереве. В розоватом свете абажура они мерцали, красные жилки пробегали в них. Казалось, глаза живут – цепко ощупывают комнату: потолок, пол, стены – и приклеиваются к двум людям, которые сидят друг напротив друга, один – утонув в обширном кожаном кресле, другой – согнувшись, как крылья топорща худые локти, яростно ковыряя желтое, слезящееся дерево причудливо заточенным острием.

– Он никогда не умел писать маслом, – разбрызгивая стружки, сказал Вольпер. – Он даже рисовать не умел. Он уничтожил все свои ранние работы.

– Зачем? – спросил Климов.

– Он, как сыщик, разыскивал их и платил любые деньги. Он их выменивал, он их похищал, он крал их из музеев. Во Пскове он выпросил свою первую картину – на два дня, чтобы чуть подправить, и больше ее никто не видел. Не осталось ни одной копии. Даже репродукций. В Ярославле он прямо в музее залил полотно серной кислотой. Краска лопалась пузырями. Там на полу остались прожженные дыры. Он платит огромные штрафы. Он же нищий. Все его деньги уходят в возмещение ущерба.

Вольпер говорил свистящим шепотом. Жестикулируя. Жало резца кололо воздух.