Мария всегда была готова утешить опечаленного любовника, но только не в постели. Для собственной сексуальной самореализации и — более того — для самоутверждения Мария, не делая из этого секрета, завязала роман с красавцем мужчиной, известным оперным тенором Джузеппе ди Стефано. Их связывала не только физическая близость, но и профессиональные отношения. Сотрудничество их было ужасным, печальным, порой приводившим в замешательство содружеством слабеющих голосов, бурных скандалов и отмененных представлений, поскольку Мария принимала слишком много прописанных ей лекарств. Во время этих печальных событий жизнь Марии организовывали служащие Ари, и каждый день он в течение нескольких часов говорил с ней по телефону, утомляя ее бесконечными рассказами о безрассудных расходах Джеки, ее приятелях-извращенцах, сухости и бессердечии.

Жизнь Ари проходила гораздо быстрее, чем жизнь Марии. Он постоянно горевал о кончине Александра и был неизлечимо болен (глазной формой миастении, из-за чего ему приходилось заклеивать пластырем веки). Ари проводил оставшееся ему время, наводя порядок в своей финансовой империи и разъясняя положение вещей неуравновешенной дочери Кристине, которой предстояло занять в этой империи место погибшего брата. Он написал новое завещание, призванное защитить Кристину и ограничить притязания Джеки на его состояние. Ари не упомянул в нем Марию, поскольку еще раньше распорядился о пожизненной оплате ее расходов на квартиру, к тому же он знал, что ее финансовое положение было очень неплохим. Очевидно и то, что он руководствовался правилами приличия, ведь Мария была всего лишь его любовницей. Тем не менее он мог бы как-то отметить ее заслуги, например как это сделал У. Р. Херст, когда назвал Мэрион Дэвис своим дорогим другом, поскольку она, несомненно, заслужила памятный подарок из его несметного состояния.

В начале 1975 г. Ари был доставлен в парижскую больницу для операции, которая на деле оказалась лишь попыткой отсрочить его кончину. Когда он находился в клинике при смерти, Мария делала все возможное, чтобы с ним увидеться. Она звонила в больницу каждый день и умоляла его друзей что-нибудь предпринять. Но Кристина, все еще убежденная в том, что Мария стала причиной развода ее родителей, запретила ей туда приходить.

За несколько дней до смерти Ари Мария уехала из Парижа в Палм-Бич во Флориде. Там 15 марта она узнала о том, что ее любовник умер. Скорбя по нему, она открыто носила траур, и многие доброжелатели присылали ей открытки и телеграммы со словами утешения. «Внезапно я стала вдовой», — с горечью вспоминала Мария{528}.

Она не могла отправиться на похороны на остров Скорпиос, где на семейном кладбище Онассисов Ари предали земле рядом с сыном. Ей пришлось вернуться в Париж, где она вела уединенный образ жизни. Смирившись со смертью Ари, Мария стала задумываться о возобновлении своей карьеры. Еще какое-то время она иногда продолжала встречаться с ди Стефано, поскольку, по ее словам, в отсутствие «настоящего мужчины» у нее не было никого лучше него. Однако когда она осознала, что больше не было нужды показывать Ари, какая она великая певица и желанная женщина, Мария бросила и оперу, и ди Стефано.

После смерти Ари жизнь Марии в основном ограничивалась ее квартирой, где она смотрела по телевизору вестерны, играла в карты, вела бесконечные разговоры со своими слугами, Брюной и Ферручио, принимала опасное количество таблеток снотворного и забавлялась со своими пуделями. Она постоянно вспоминала годы романа с Ари. «Он меня и в самом деле любил, — сказала она своей подруге Франсуазе Валери. — В постели не врут»{529}.

Мария Каллас скончалась 16 сентября 1977 г. Причина ее смерти осталась неизвестной, но Николас Гэйдж, ее биограф, отмечал, что незадолго до кончины она сообщала о значительной потере веса, и он полагает, что великая оперная певица вполне могла прибегнуть к радикальным мерам, которые ослабили ее и убили.

«Каллас, скончавшаяся в возрасте 53 лет, пронеслась по небосклону и очень рано сгорела. Но что это были за годы!» — восхвалял ее критик «Нью-Йорк тайме» Гарольд Чарльз Шонберг{530}. Шонберг восхищался драматическим музыкальным гением, навсегда изменившим стандарты и ожидания оперного мира. Сама Мария оценивала свою судьбу по-иному. Она признавала, что в ее жизни господствовал — и определял ее ход — артистический дар. Но еще большее значение она придавала своей роли любовницы Аристотеля Онассиса, который, как она считала, незадолго до смерти пришел к выводу о том, что она была самой большой любовью его жизни.

Как мужчины королевских семейств в Европе, так и президенты США, самые могущественные люди в современном мире, часто обзаводятся любовницами. С той лишь разницей, что избранные чиновники должны обладать более высокими моральными качествами, чем знать королевской крови. Это обязывает хозяев Белого дома быть весьма осмотрительными даже в отношениях с гламурными женщинами, связь с которыми в иных ситуациях они могли бы с гордостью демонстрировать. До недавнего времени президенты, если они избегали серьезного нарушения приличий, могли рассчитывать на защиту от вездесущих репортеров и — в силу этого — от осуждения американским электоратом. Но такой иммунитет, конечно, не распространяется на слухи и пересуды, которые ходят между политическими врагами и союзниками, друзьями, инакомыслящими родственниками и уволенными слугами. Однако нарушавшие супружескую верность президенты знали, что, в отличие от репортеров, история не забудет их прегрешений на сексуальной почве.

Билл Клинтон лжет, говоря о том, что его отношения со стажировавшейся в Белом доме Моникой Левински положили конец всякому участию средств массовой информации в освещении частной жизни избранных народом Америки чиновников. Как это ни странно, Моника оказалась не наградой за успех, которой можно было хвастаться, а скорее смешливым и болтливым недоразумением. В отношении нее можно применить фразу одного из героев романа Филиппа Рота «Людское клеймо»: «Это не Глубокая глотка. Это Болтливая пасть»{531}.

Один из предшественников Клинтона, всеми уважаемый президент Джон Фицджеральд Кеннеди, был выдающимся бойцом сексуального фронта, буквально воспринявшим высказывание собственного отца Джо Кеннеди о том, что его сыновья «должны спать с женщинами так часто, как только смогут». Джон Кеннеди имел связи с кинозвездами, женами коллег, светскими львицами, сотрудницами Демократической партии, секретаршами, стюардессами, манекенщицами, танцовщицами и проститутками. В Джорджтауне, общественном и жилом сердце Вашингтона, о сексуальной ненасытности Кеннеди ходили легенды. «Я не могу уснуть, если не пересплю с женщиной», — признался он Клер Бут Люс{532}.

Потребность Джона Кеннеди в том, чтобы «переспать», определялась лишенным эмоционального содержания желанием быстрого оргазма, который снимал мышечное напряжение и на какой-то момент освобождал его от боли в спине, хронически терзавшей его с детства, а также вынуждавшей его во время полового акта лежать на спине под партнершей. Что она ощущала, его абсолютно не интересовало, и потому было широко известно, что он «ужасен в постели»{533}. Актриса Энджи Дикинсон, о связи с которой Кеннеди говорил с гордостью, с издевкой заметила: «Близость с Джеком составила самые памятные пятнадцать секунд моей жизни»{534}.