он на основе собственного развития постепенно сформировался из мельчайших элементов и благодаря постоянному отбору, который непрерывно производит суровая реальность жизни, получил на протяжении многих лет необходимый фюрерский материал для осуществления этого принципа. Нельзя, значит, себе представить, что можно вдруг из какого-нибудь портфеля извлечь на свет проекты новой государственной конституции и затем приказанием сверху „ввести“ в действие. Что-то подобное можно попробовать, только результат наверняка будет нежизнеспособным, чаще всего из этого получается изначально мертворожденное дитя.

Это сильно напоминает мне о создании Веймарской конституции и о попытке подарить немецкому народу вместе с новой конституцией также и новый флаг, который не имел внутренней связи с тем, что пережил наш народ за последние полвека. Также и национал-социалистскому государству нужно остерегаться подобных экспериментов»[1653].

Давайте рассмотрим аргументацию Гитлера: внешняя форма конституции никоим образом не гарантирует внутреннего функционирования и жизнеспособности государства. Когда предпринимаются попытки, оказавшись у кормила власти, искусственно «привить» конституцию, не воспитав, однако, людей либо же новую элиту таким образом, чтобы они внутренне положительно относились к этому государству, тогда это государство не будет жизнеспособным, а будет «чаще всего изначально мертворожденное дитя». В качестве доказательства своего воззрения он приводит Веймарскую республику, в которой хотя и существовала демократическая конституция, но не было основной предпосылки, а именно мощных, поддерживающих и одобряющих ее групп людей. Таким образом, существенным для Гитлера является в первую очередь формирование «исторического меньшинства», т. е. той элиты, которая активно поддерживает и на которую опирается новое государство, элиты, привлекающей массы с помощью пропаганды или «перевоспитания» на сторону этой государственной формы.

В аналогичном направлении указывают также высказывания Гитлера, сделанные перед группой товарищей по партии, об этих словах сообщает Альберт Кребс, с 1926 г. возглавлявший местное подразделение НСДАП в Гамбурге[1654]. «Сначала, — сообщает Кребс в своих воспоминаниях, — Гитлер, отвечая на поставленный мной вопрос, в общих чертах обрисовал картину национал-социалистской конституционной реформы и законодательства. Подвергая яростным, хотя и не совсем необоснованным нападкам юристов и бюрократов, он высказал мнение о том, что законодательный орган должен бы создавать всегда лишь каркас, а не некий опус из уставов и параграфов, скрупулезно изложенных до последней детали. Нельзя, чтобы жизнь оказывалась задушенной под массой букв, а органичное дальнейшее развитие сделалось невозможным. Гитлер прямо ссылался на пример Англии, который он, однако, явно не распознал в его истинной сути либо из-за недостатка знаний, либо из-за преднамеренно доктринерской ошибочной оценки и представил именно таким образом»[1655]. Существенным является высказывание Гитлера о том, что нельзя допустить, чтобы «органичное дальнейшее развитие сделалось невозможным». Гитлер выступал против «преждевременного» конституционного законодательства не из-за отсутствия интереса к внутриполитическим вопросам, а потому, что такой подход вступил бы в противоречие с его концепцией постоянного продолжения революции. Закреплять существующее положение дел посредством точно сформулированной конституции означало бы по собственному усмотрению на определенной стадии прервать революционный процесс.

Хотя Гитлер после захвата власти неоднократно оповещал о предстоящем проведении конституционной реформы[1656], такие высказывания носили, пожалуй, в основном тактический характер. Так, Отто Мейснер, который был статс-секретарем еще при Эберте и Гинденбурге, а затем при Гитлере, пишет в своих воспоминаниях, что по его впечатлениям о Гитлере, которые он почерпнул во время его «совещаний с Гинденбургом и других конфиденциальных бесед в узком кругу в тот период [вскоре после захвата власти. — Р. Ц.]», он считал вероятным, что Гитлер «после своего первоначального революционного политического старта, после провала своего мюнхенского путча и опыта общения со своими соперниками в партии пришел к убеждению, что в связи с внутриполитическими и внешнеполитическими причинами представлялось целесообразным как можно скорее отказаться от революционных методов его борьбы за власть и пойти по пути эволюции, которая единственная могла обеспечить стабильность и долговременность его правления и внешнеполитическое признание его нахождения у власти. Получив власть законным путем, он серьезно намеревался посредством реформы империи и конституции, решение о которой должен будет принять рейхстаг, выступая в качестве учредительного собрания, устранить раздувание и избыточность парламентаризма и править с помощью скорректированной имперской конституции под контролем народного представительства и с допуском конструктивной оппозиции (sic!). В этом смысле он постоянно высказывался в личных беседах в первый период своего пребывания на властном посту; он подчеркивал при этом, что не отвергает демократию как таковую, но хочет заменить нынешнюю связанную с партиями демократию прямой демократией граждан, выстраивающейся снизу вверх. Местные и районные руководители должны были бы избираться, гауляйтеры и министры — назначаться фюрером и утверждаться имеющими право голоса избирателями путем голосования, законы — приниматься сенатом, в котором должны были бы быть представлены представители всех профессиональных групп. Когда и по какой причине он отказался от замысла конституционной реформы такого рода, побудило ли его к такой перемене взглядов не встретившее сопротивления самоотречение тогдашних партий и оглядка на радикальные элементы его собственного движения, которые олицетворяли Геббельс, Гесс и Гиммлер, либо же его собственное стремление к тотальной власти, по всей вероятности, установить будет уже невозможно никогда»[1657].

На самом деле, однако, Гитлер не претерпел никакой «перемены взглядов», а скорее ввел в заблуждение своих консервативных союзников, таких деятелей, как Гинденбург и Папен, в отношении своих истинных взглядов и намерений в критический период после захвата власти. Изложенные Мейснером приписываемые Гитлеру планы, которые были нацелены исключительно против «избыточности парламентаризма» и «нынешней партийной демократии» и обещали прежде всего скорейшую конституционную реформу, а также окончание революции, слишком однозначно ориентированы на мир идей и политические убеждения Гинденбурга, чтобы их можно было бы воспринимать всерьез.

Гитлер, безусловно, опасался, что четкие конституционные нормы могли бы ограничить его единовластное господство. Но еще важнее было то, что он хотел сохранить революционное состояние открытым как можно дольше. Конституция же искусственно прервала бы революционный процесс в определенном месте, зафиксировав результат определенной стадии развития революции. Кроме того, Гитлеру приходилось с подозрением относиться к формальным конституционным конструкциям хотя бы потому, что период 1930–1933 гг. показал, что их можно аннулировать даже с помощью конституции, не нарушая существенно содержащиеся в ней формулировки, если больше не будет мощных сил, защищающих эту конституцию. Если собрать все эти аргументы воедино, то отчетливо проявится, почему Гитлер крайне подозрительно относился к применимости формальных конституционных конструкций: в сомнительном случае они не могли ему помочь, а вот навредить могли бы вполне.

Что касается вопроса о преемстве, затронутого Йекеллем, то Гитлер часто занимался этой темой. Его план состоял в том, чтобы сформировать сенат из старейших и наиболее испытанных членов партии, который должен будет затем избрать его преемника. Уже в конце