это терпеть нет мочи. На его памяти мама плакала всего один раз, и это было страшно.

А начиналось всё прекрасно, потому что настоящая дружба всегда прекрасна. С первого класса, с возни в школьных коридорах, с драк на заднем дворе. Кузя не дрался, он был толст и неповоротлив, Левушка дрался нехотя, по необходимости, а вот в Саше горел жаркий огонь справедливости, вычитанный в книгах.

Они были из разных семей — Левушкин отец был крупным начальником, у Кузи родители работали в Купеческой гильдии, а Сашин отец занимался программным обеспечением для ракет в Войсках непротивления злу насилием. Но отец погиб на испытаниях два года назад, и даже могила его была символической. Вспоминать об этом Саша не любил, но помнил всегда.

Разница в достатке не мешала их дружбе.

Их было четверо — три мушкетера и Констанция. Констанцию звали Маша, а её отец был неприметным чиновником в Управлении дворянской геральдики.

Маша была друг, её не делили, а оберегали.

Но у Саши что-то сводило в груди, когда она входила в класс — похожая на белую яхту, которая… Впрочем, это он просто где-то вычитал и присвоил себе.

Именно Маша достала эти злополучные листки, напечатанные кем-то на допотопном принтере. Кажется, она нашла их на чердаке своей старой дачи — неизвестный родственник хранил их, как старинное оружие.

А может, то был не родственник, а случайный человек, спрятавший тонкую папку от обыска.

Они собрались у Саши и принялись читать запретное.

А теперь выяснилось, что кто-то донес, кто-то сообщил куда надо, и вот дружба рухнула, каждый был под подозрением — кроме Маши. Хотя и она… Она могла проговориться.

Листкам было лет двадцать — краска поплыла, видно, что на чердаке было сыро, и бумага сохранила всё — следы каких-то жучков, травинку, мертвого комара — и текст, написанный лет сто назад.

Саша представил себе это время — без принтеров и Сети, без самолетов и автомобилей, хотя нет, автомобили, кажется, уже были. Или даже самолеты? Неважно.

Важно то, что всегда, и тогда — тоже, был великий Толстой, который спас Россию во время Смуты.

Так то и называлось в школьных учебниках истории — Вторая Смута, оба слова с большой буквы.

Во время страшной войны, когда разваливалось все, он встал посреди хаоса и смертоубийства и остановил Гражданскую войну. Страшно было бы подумать, не окажись тогда Толстого, если бы он умер раньше — но тех семи лет хватило, чтобы Россия успокоилась.

Вокруг Толстого сплотились лучшие люди — и остановили насилие его именем.

Никто не смог сделать того — ни царь, ни Церковь, ни мутные революционеры (вопросы про них на экзамене всегда были самые неприятные — вокруг революционеров как бы клубилось облако недостаточного знания, да и сами они были облаком, состоявшим из недомолвок и слухов).

Толстой умер в двадцать четвертом.

Папа говорил, что сам Толстой просил похоронить себя где-то в лесу, в тайном и укромном месте, но его товарищи не послушались. Так что теперь на Красной площади, прямо у Кремлевской стены, был насыпан скромный холмик — без креста и надписи. Надпись была не нужна — все знали, кто там.

И креста было не нужно — на уроках, когда им рассказывали о Третьей силе, первая учительница особенно подчеркивала то, что Толстой был отлучён от Церкви, и это помогло ему стать ближе к народу.

Папа, правда, говорил, что тогда было не настоящее отлучение, а сам Толстой не любил Церкви, а любил Бога.

Это ничего не меняло, как и то, что его похоронили не там, где он хотел.

Ездить в Ясную Поляну не всем было удобно, особенно иностранцам, а на Красной площади теперь стояла длинная очередь к маленькой скромной могиле. Люди медленно шли мимо — от Исторического музея к храму. Там же, рядом, была могила Черткова, который продолжил дело великого человека, а ещё дальше лежали под скромными обелисками соратники Толстого, убитые во время Второй Смуты или отличившиеся позднее. Им уже полагались фамилии на памятниках.

Саша всегда приходил в трепет, когда их с классом водили на эти могилы. Трепет состоял из прикосновения к смерти, величия государства и красоты Кремля.

Там сидели продолжатели дела.

Страна была крепка, она запустила первый спутник и отправила человека в космос.

Саша гордился самой читающей страной. Чтение не было его любимым занятием, оно было просто частью его — у папы была огромная библиотека, и Саша, как и все, начавший чтение с «Азбуки для детей» и истории про мальчиков и акулу, продвинулся довольно далеко.

Мама не всегда была рада его вопросам, ей казалось, что некоторые вещи опасны, но и Саша понимал, что он не все бы спросил у учителя. Лучше было бы спросить у папы — но папа умер два года назад.

Тогда она первый раз заплакала, и это было страшно. Про то, когда она заплакала второй раз, он не хотел вспоминать.

К смерти отца он не мог привыкнуть.

Это было вовсе не больно, больно было только в самом начале. Было досадно, что папа не всегда может ответить, и вот сейчас непонятно было, что делать дальше.

Сегодня Сашу вызвали в кабинет директора, только вместо директора в кабинете сидел незнакомый человек. Под пиджаком у него была белая рубашка, перевязанная пояском. Все знали, кто так ходит, — и Саша знал.

Человек был бородат, но бородка была аккуратно подстрижена, и пахло от него хорошим крепким одеколоном. (Саша мало понимал в одеколонах, но доверился интуиции.)

Собеседник оказался ласков, но Саша много слышал про Департамент общественной нравственности, и догадывался, что они всегда так разговаривают. То есть всегда так начинают разговор. Потом пришелец начнёт пугать.

В истории страны была странная дырка во время Черткова, когда соратник Толстого был уже стар и не мог за всем проследить. Тогда нехорошие люди прокрались в руководство страны, и случилась неприятность. Были нарушены основные толстовские нормы поведения, была попрана идея непротивления злу насилием, но это продлилось недолго.

Не нужно было сосредотачиваться на этом — неправильно и вредно.

Но вот папа говорил Саше, что человек — это и есть память, и кроме памяти в человеке больше ничего и нет. Тут было какое-то трагическое несоответствие, но папа говорил, что жизнь вообще похожа на комплексные числа, которые придумали математики. Один ученый говорил, что комплексное число, состоящее из двух частей, — это соединение божественного и земного, которые существуют совместно. Саша тогда не очень хорошо понимал про