что отречение было потребовано от императора Николая II сразу же по прибытии в Псков, мы находим в книге шталмейстера Высочайшего Двора полковника Ф. В. Винберга «Крестный путь». Винберг приводит слова Государя, сказанные им уже в заточении: «Генерал Рузский был первым, который поднял вопрос о моём отречении от престола. Он поднялся ко мне во время моего следования и вошел в мой вагон-салон без доклада»[1213].

Что касается телеграмм главнокомандующих, не ясно, когда они были доставлены Государю. В своем рассказе Андрею Владимировичу Рузский называет время доставки этих телеграмм около 10 часов утра, а в рассказе генералу Вильчковско-му около 15 часов.

А. И. Гучков утверждал на допросе ВЧСК, что из разговоров с Рузским понял, что до его прибытия речь об отречении вообще не шла. «Даже самые крайние решения, — говорил он, — которые принимались и потом отменялись, не шли дальше обновления состава правительственной власти»[1214].

Теперь послушаем, что рассказывают нам участники событий об обстоятельствах, при которых царь принял решение передать престол сыну. В пересказе великого князя Андрея Владимировича, генерал Рузский сообщил: «Государь внимательно прочёл мой разговор с Родзянко, телеграмму Эверта. Государь внимательно читал, но ничего не отвечал. Подошло время завтрака, и Государь пригласил меня к столу, но я отпросился в штаб, принять утренний доклад и просмотреть накопившиеся за ночь телеграммы. К 2 часам приказано мне было вернуться. За это время пришла телеграмма от Сахарова, тоже с ходатайством об отречении. Кроме того, получены были известия о событиях в Петрограде, из коих ясно было, что на восстановление порядка рассчитывать уже невозможно. Весь гарнизон перешёл во власть Временного правительства. Со всеми этими сведениями я прибыл к государю. Он их внимательно читал. Тут прибыли телеграммы от Брусилова, Алексеева и великого князя Николая Николаевича. Последнюю телеграмму Государь прочёл внимательно два раза и в третий раз пробежал. Потом обратился к нам и сказал:

— Я согласен на отречение, пойду и напишу телеграмму.

Это было в 2 ч. 45 м. дня.

Я должен добавить, что я прибыл не один, а в сопровождении начальника штаба генерала Данилова и начальника снабжения генерала Савича. Обоих я вызвал утром к себе и передал им ход событий и переговоров, не высказывая своего мнения. Я просил их ехать к Государю со мной, потому что мне было ясно, что за эти оба дня, да и раньше я это чувствовал, что Государь мне не доверяет. Когда я прибыл в 2 ч. к Государю, я ему прямо сказал:

— Ваше Величество, я чувствую, что Вы мне не доверяете, позвольте привести сюда генералов Данилова и Савича, и пусть они оба изложат своё личное мнение.

Государь согласился, и генерал Данилов в длинной речи изложил своё мнение, которое сводилось к тому, что для общего блага России Государю необходимо отречься от престола. Примерно то же, но короче сказал генерал Савич. Таким образом, весь вопрос об отречении был решён от 2 до 2 ч. 45 м. дня, т. е. в 3/4 часа времени, тогда как вопрос об ответственном министерстве решался от 9 ч. вечера до 12 1/2 ночи»[1215].

В своей беседе с журналистом В. Самойловым весной 1917 года Рузский сообщил следующее: «Часов в 10 утра я явился к царю с докладом о моих переговорах [с Родзянко]. Опасаясь, что он отнесётся к моим словам с недоверием, я пригласил с собой начальника моего штаба ген. Данилова и начальника снабжений ген. Савича, которые должны были поддержать меня в моём настойчивом совете, ради блага России и победы над врагом отречься от престола. К этому времени у меня уже были ответы ген. Алексеева, Николая Николаевича, Брусилова и Эверта, которые все единодушно тоже признали необходимость отречения.

Царь выслушал мой доклад и заявил, что готов отречься от престола, но желал бы это сделать в присутствии Родзянко, который якобы обещал ему приехать во Псков. Однако, от Родзянко никаких сообщений о желании его приезда не было. […] Мы оставили царя в ожидании с его стороны конкретных действий. После завтрака, часа в 3, царь пригласил меня и заявил, что акт отречения им уже подписан»[1216].

В рассказе генералу Вильчковскому Рузский добавляет новые подробности: «Генерал Рузский спокойно, «стиснув зубы», как он говорил, но страшно волнуясь в душе, положил перед Государем ленту своего разговора. Государь молча, внимательно всё прочёл. Встал с кресла и отошёл к окну вагона. Рузский тоже встал. Наступила минута ужасной тишины. Государь вернулся к столу, указав генералу на стул, приглашая его сесть, и стал говорить спокойно о возможности отречения. Он опять вспомнил, что его убеждение твёрдо, что он рождён для несчастия, что он приносит несчастье России; сказал, что он ясно осознал вчера вечером, что никакой манифест уже не поможет. «Если надо, чтобы я отошёл в сторону для блага России, я готов на это», — сказал Государь, но «я опасаюсь, что народ этого не поймёт: мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования; меня обвинят казаки, что я бросил фронт»[1217].

Прокомментируем рассказ Рузского. Тем, кто хорошо знал императора Николая II или кто пытался постичь его, совершенно ясно, что выше приведённые слова царя придуманы. Император Николай II был чрезвычайно замкнутым человеком. Его внутренний мир был наглухо закрыт для постореннего взгляда. В общении с людьми Государь был учтив и любезен, и многими это принималось за доступность. Однако как только кто-нибудь пытался переступить определённую грань, пытался как-то сблизиться с ним, встать на одну доску, или пытался обсуждать вопросы, его не касающиеся, такой человек немедленно ставился императором на место. А. Д. Протопопов на допросе ВЧСК