Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны, во что бы то ни стало, до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть. В соответствии с установленным Основными Законами порядком МЫ передаём наследие НАШЕ Дорогому Сыну НАШЕМУ Государю Наследнику Цесаревичу и Великому Князю АЛЕКСЕЮ НИКОЛАЕВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Государства Российского.

Возлагаем на Брата НАШЕГО Великого Князя Михаила Александровича обязанности Правителя Империи на время до совершеннолетия Сына НАШЕГО. Заповедуем Сыну НАШЕМУ, а равно и на время несовершеннолетия Его Правителю Империи править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и силы. Да поможет Господь Бог России»[1225].

Читая этот текст, совершенно ясно, почему Базили не понадобилось долго трудиться. Этот текст почти полностью взят из телеграммы Алексеева с проектом манифеста об «Ответственном министерстве». В нём были сделаны лишь небольшие дополнения и внесена тема отречения. Полковник оперативного отдела штаба Ставки В. М. Пронин в своей книге приводит свои дневниковые записи за 1-е марта. Из них очевидно, что авторы манифеста об «Ответственном министерстве» и отречения от престола — одни и те ж лица: «22 ч. 40 м. Сейчас только возвратился из редакции «Могилевских Известий». Генерал-Квартирмейстер приказал мне добыть, во что бы то ни стало, образец Высочайшего Манифеста. В указанной редакции, вместе с секретарем ее, я разыскал № за 1914 год с текстом Высочайшего Манифеста об объявлении войны. В это время уже был составлен проект Манифеста о даровании ответственного министерства. Составляли его Ген. Алексеев, Ген. Лукомский, Камергер Высоч. Двора Н. А. Базили и Великий Князь Сергей Михайлович. Текст этого Манифеста с соответствующей припиской генерала Алексеева послан Государю в 22 час. 20 мин.»[1226].

Таким образом, 2-го марта никакого нового манифеста об отречении в Ставке не составлялось, его основа была приготовлена заранее и в эту основу вносились нужные изменения.

Мы можем в этом убедиться на экземпляре проекта манифеста, принадлежащего Базили, с правками, сделанными рукой генерала Алексеева[1227].

Сопоставление документов ещё больше подтверждает наш вывод. В своих воспоминаниях Базили пишет, что текст манифеста «был одобрен без изменений генералом Алексеевым, генералом Лукомским и великим князем Сергеем Михайловичем. Я передал этот текст начальнику телеграфа в Пскове в половине восьмого вечера»[1228].

Это время подтверждается и телеграммой Алексеева: отправлена в 19–40. Однако уже в 18 часов 25 минут 2-го марта генерал Данилов в своей телеграмме генералу Клембовскому сообщал следующее: «По поводу манифеста не последовало ещё указание главкосев а, потому что вторичная беседа с Государем обстановку видоизменила, а приезд депутатов заставляет быть осторожным с выпуском манифеста. Лично я полагал бы лишь подготовиться к скорейшему выпуску манифеста, если потребуется»[1229].

То есть из слов Данилова ясно, что на 18 часов 25 минут манифест уже существовал. Смысл слов Данилова может быть только один: Государь на манифест не соглашается, к выпуску манифеста надо быть готовым, но не делать этого пока не приедут Гучков с Шульгиным.

Поэтому мы можем сделать однозначный вывод: император Николай II не имел никакого отношения к авторству манифеста об отречении от престола в пользу наследника и никогда его не подписывал.

Однако нас уверяют, что Николай II объявил о своём отречении в телеграмме или телеграммах. Посмотрим, так ли это.

Для начала надо установить, существовала ли эта телеграмма в действительности, а если существовала, что же в ней было написано, была ли она отправлена, куда и кому.

Полковник Мордвинов вспоминал, что днём 2-го марта в свитском вагоне ждали окончания разговора генералов Рузского, Данилова и Савича с Государем. Внезапно в дверях купе появился граф Фредерикс, который по-французски сообщил, что император отрёкся от престола. Когда волнение, вызванное этим известием, улеглось, Фредерикс сказал: «Государь уже подписал две телеграммы. Одну Родзянке, уведомляя его о своём отречении в пользу Наследника при регентстве Михаила Александровича и оставляя Алексея Николаевича при себе до совершеннолетия, а другую о том же Алексееву в Ставку, назначая вместо себя верховным главнокомандующим Николая Николаевича»[1230].

На вопрос Мордвинова, не у Фредерикса ли эти телеграммы, тот с безнадёжностью ответил: «Телеграммы взял у Государя Рузский».

Мордвинов пишет, что после этого разговора «мы впервые прочитали копии телеграмм, переданных Рузскому.

Вот их текст: «Председателю Государственной Думы. Нет той жертвы, которую я не принёс бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича. Николай».

«Наштаверх. Ставка. Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно. Николай»[1231].

Далее Мордвинов пишет: «Читал телеграммы тогда в каком-то тумане, не понимая многих фраз».

Похоже, что слова насчёт тумана не были у Мордвинова литературной метафорой, так как текст первой телеграммы он значительно извратил. Необходимо сказать два слова, откуда появилась информация об этой телеграмме. В телеграммах Ставки и штаба