Во втором случае пожилой джентльмен вознамерился в том же самом зоопарке непременно приласкать… тигрицу. Несмотря на пытавшихся удержать его служащих, мужчина перепрыгнул через защитный барьер, но при этом сломал ногу, и его пришлось отправить в больницу. Пока он находился на излечении, тигрицу отправили в другой зоопарк для спаривания. Выписавшись, неугомонный любитель кошачьих вновь появился в зоопарке, подошел к знакомой клетке и увидел в ней леопарда. Он пришел в ярость и отправился к директору, чтобы спросить, куда тот дел его подругу. Директор вначале оторопел, но после разговора с посетителем выяснил, что этот несчастный человек недавно потерял жену, с которой прожил в любви и согласии долгие годы, и перенес свою привязанность на ту самую тигрицу. Поскольку это животное, по его мнению, стало воплощением покойной жены, он хотел установить с ней контакт в этой новой форме, даже рискуя жизнью.

Это крайние проявления поведения, но их можно увидеть в зоопарках по всему миру. Если желание прикоснуться к другому человеческому существу является неосуществимым либо вследствие личной трагедии, либо в силу культурного табу, почти всегда находится способ осуществить его, каковы бы ни были последствия.

И наконец обратимся к четвертой категории контактов между людьми и животными, осуществляющихся в мире науки. В исследовательских лабораториях в ходе медицинских исследований ежегодно погибают миллионы животных, и контакты между научными сотрудниками и объектами их интереса вызывают в последнее время все более ожесточенные дебаты. Ученый не испытывает к подопытному животному никаких чувств – ни любви, ни ненависти. Его позиция проста: если он может уменьшить человеческие страдания, принеся в жертву жизни подопытных мышей, у него нет иного выбора. Он избежал бы этого, если бы имел такую возможность, но он ее не имеет и отказывается ставить жизнь животных выше жизни людей. Однако правомочность такой позиции довольно часто яростно оспаривается.

Лучше всего мнение ее многочисленных противников отражают слова Джорджа Бернарда Шоу: «Если вы не можете достигнуть знания, не мучая при этом собаку, вы должны действовать без знания». Более умеренный взгляд на эту проблему высказывают те, кто считает, что часто эксперименты с использованием лабораторных животных бессмысленны, их результаты бесполезны во всех отношениях, а проводятся они исключительно ради удовлетворения праздного любопытства представителей академического мира. Как это ни удивительно, подобное мнение высказал и Чарлз Дарвин в письме к одному знаменитому зоологу: «Физиологический эксперимент на животных оправдан при проведении реального исследования, но только не тогда, когда он ставится из мерзкого любопытства». Позже кто-то из практикующих психологов указывал на то, что «Одним из последствий навязчиво поведенческого и механистичного подхода является очевидная черствость при проведении экспериментальной работы с низшими животными, зачастую при отсутствии достойной цели».

В XX веке из года в год число разрешенных экспериментов над животными возрастало. В Великобритании в 1910 году оно составляло 95 тысяч, к 1945 году превысило 1 миллион, а в 1969 году достигло 5,5 миллиона, и проводили их 600 учреждений. Широкие масштабы этой деятельности начали вызывать комментарии в политических кругах, и в 1971 году один из членов британского парламента выступил с протестом: «Я знаю, что целью этих экспериментов является сохранение человеческих жизней, но у меня возникает вопрос: достойна ли сохранения человеческая раса, использующая в достижении научного прогресса столь аморальные методы?»

Необходимо разделить два типа критики в этих и других замечаниях относительно широкомасштабного использования животных в научных исследованиях. Первый тип – антропоморфный, согласно которому животные рассматриваются в качестве символических людей, вследствие чего отвергается идея причинения им боли в каких бы то ни было целях, а второй – гуманитарный, и согласно ему животные считаются подобными людям в том, что способны испытывать страх, боль и горе, и отвергается идея, что они могут страдать в человеческих руках. Впрочем, второй тип допускает некоторую степень страданий, но только если они сведены к минимуму и только если исследования имеют целью уменьшение еще больших страданий.

Ученые отвечают на эти два типа критики следующим образом. В первом случае говорят: «Скажите это матери, чей ребенок стал жертвой приема талидомида – транквилизатора с очень вредным побочным эффектом, который при употреблении во время беременности оказывает разрушительное воздействие на плод. Если бы было проведено больше экспериментов на животных, он родился бы здоровым». Или: «Скажите это матери, чей ребенок умер от дифтерии. Еще несколько лет эта болезнь ежегодно уносила жизнь нескольких тысяч детей, но сейчас благодаря вакцине, разработанной исключительно в результате экспериментов над животными, она практически исчезла». Или: «Спросите у матери ребенка, больного полиомиелитом, какие чувства она испытывает по поводу того факта, что каждые три дозы вакцины, которая могла бы спасти ее дитя, стоят жизни лабораторной обезьяне».

Противники вивисекции полагают, что пусть лучше умирают или страдают дети, чем подопытные крысы. Их заботит судьба животных, и в то же время они проявляют удивительную черствость по отношению к людям. Эта ситуация перекликается с ситуацией с домашними животными, но здесь есть существенное отличие. К домашним питомцам и людям вполне можно проявлять доброту в равной мере. Одно не исключает другое, и, как мы уже видели, аргументы против содержания домашних животных весьма неубедительны. Но в данном случае невозможно быть одинаково добрым и к подопытным мышам, и к детям. Необходимо сделать трудный выбор.

В отношении более умеренной критики второго типа ученые говорят: «Мы согласны, что страдания животных нужно сводить к минимуму, но это не так просто. В последнее время многое делается для того, чтобы эксперименты были как можно менее болезненными и чтобы этим процедурам подвергалось как можно меньше животных, а там, где возможно, вообще обходились без них. Благодаря этому можно ожидать, что число животных, ежегодно погибающих в лабораториях, будет неуклонно снижаться». Однако, как показывают приведенные мною цифры, все это далеко от истины. Более щадящие методы внедряются отнюдь не повсеместно, а исследовательские программы приобретают все более широкие масштабы. Кроме того, по словам специалистов, одна из основных проблем состоит в том, что эксперименты невозможно ограничить теми сферами, которые непосредственно и очевидно связаны с конкретными формами страданий. Многие из величайших и наиболее полезных открытий совершаются в результате экспериментов над животными в ходе чистых, а не прикладных исследований. Утверждение, что опыты над животными не должны проводиться, поскольку в данный момент их результаты не имеют очевидного применения в медицине, равносильно попытке застопорить научный прогресс в целом.

Этот тезис вызывает все большее беспокойство у наименее эмоциональных и наиболее образованных критиков. Как далеко, выражаясь словами Дарвина, должны зайти «реальные исследования», прежде чем на сцене появляется «мерзкое любопытство»? При чтении некоторых научных журналов, особенно по экспериментальной психологии, невозможно избавиться от ощущения, что кое-кто из исследователей зашел слишком далеко. Именно они порождают в обществе сомнения относительно целесообразности научных исследований в целом. Часть экспертов считают, что пришло время радикально пересмотреть многие исследовательские проекты, иначе в долгосрочной перспективе научному прогрессу будет причинен большой ущерб.