взяв с собой троих уважаемых людей, поехал в Софию, к вице-спикеру Димитру Пешеву, о котором мы, если помните, уже упоминали. Тот, рано утром 9 марта приняв и выслушав ходоков, «понял, что закрывать глаза на происходящее», в частности, и по его вине, если хочет себя уважать, «больше не вправе».

Далее всё пошло очень быстро. Вице-спикер обзвонил влиятельных депутатов, в которых не сомневался (первым сказал «да» Александр Цанков), быстро набросали обращение к парламенту, и «черный профессор» поехал собирать подписи, а остальные направились в МВД, где сообщили министру, что, если он не отменит операцию, немедленно предадут всё огласке.

Министр перезвонил премьеру, но и крик Филова не возымел действия. Дело дошло до Дворца, и в 20.00, за три часа до «времени Ч», Петр Габровский, перезвонив во все города страны, приказал «временно заморозить» операцию «в связи с особыми обстоятельствами».

Ни раньше, ни позже нигде в Европе того времени ничего подобного не случалось. Но устное распоряжение о «временной заморозке» само по себе мало что значило, а письменного не было, и в лагеря под Пловдивом явочным порядком всё же свозили людей. Всё только начиналось...

Отправка македонских евреев в лагерь

КАК ДВА РАЗЛИЧНЫХ ПОЛЮСА...

Вообще, вся эта история напоминает добротный триллер, и дело, по сути, даже не в евреях. Евреи, как всегда, только повод. Лоб в лоб столкнулись два мировоззрения, два понимания человечности, и политические взгляды здесь уже роли не играли: среди подписантов «меморандума Пешева» оказались персонажи, на которых по меркам антифашизма негде было пробы ставить, типа «черного профессора» и шефа его боевиков Спиро Станчева. 17 марта под протестом было уже 43 подписи.

19 марта письмо передали премьеру, в ярости назвавшему документ «большой демонстрацией, которая не останется без последствий». 20 марта на заседании кабинета Филов потребовал аннулировать мандаты всех подписавших и запросил Дворец о разрешении, однако ответ пришел в стиле «разбирайтесь сами». И наконец, несмотря на категорический запрет премьер-министра рассматривать письмо на заседании фракции, 23 марта рассмотрение состоялось, превратившись в длинный, крайне некрасивый скандал.

По сути, вопрос стоял уже о легитимности режима Филова, и 24 марта, на совместном заседании парламента и правительства, премьер заявил, что кабинет не намерен обсуждать «безумную записку», по ходу обвинив вице-спикера в «корыстных мотивах», то есть в получении взятки. Это был уже сильный перебор: абсолютную порядочность «законника» Пешева признавали все, вплоть до политических врагов (типа Дамяна Велчева, которого он, убежденный монархист, в свое время увел из-под расстрела за попытку путча), — и сам Филов в дневнике выразил сожаление в связи с тем, что, «дав волю нервам, стал смешон».

Но суть конфликта, вышедшего на уровень парламентского кризиса, сознавали все: несогласие с политикой правительства по «особому вопросу» означало и несогласие с дальнейшим пребыванием Филова у власти, а следовательно, и с проводимым им курсом. А это уже взвинчивало ставки до предела. В итоге после предъявленного премьером требования к подписантам встать и лично озвучить свою позицию 13 депутатов от «партии власти» отозвали свои подписи («черный профессор» с соратниками остались при своем мнении), а Пешеву большинством голосов вынесли порицание и предложили тихо подать в отставку.

Он отказался. 26 марта состоялось голосование о смещении, но неудачно. 27 марта всё повторилось, однако 30 марта, по итогам очередного голосования, нужное количество голосов все-таки было набрано, и вице-спикера убрали с поста, отказав в праве сказать последнее слово.

Тут, кстати, возникает интересный нюанс. Димитр Пешев, помимо кристальной человеческой репутации и безупречного адвокатского послужного списка, имел еще одну особенность биографии: в годы войны он служил вместе с царем, побывал с ним в нескольких переделках и с тех пор близко дружил. Более того, в свое время он ухаживал за княгиней Евдокией — сестрой и наперсницей Бориса, и хотя чувство это было платоническим (Ее Высочество любила другого политика, Ивана Багрянова, и там дело почти дошло до брака, сорванного из-за упрямства папы Фердинанда), «поклонялся ей беззаветно, восторженно, истинно по-рыцарски».

Но мог ли царь вовсе ничего не знать об инициативе своего близкого друга? И мог ли Пешев так упереться, знай он, что царь категорически против? Ответов нет. Однако на размышления наводит. Впрочем, это теория. На практике же раскаленные до синего звона баталии в Народном собрании сыграли роль спущенного триггера. Пешев еще не покинул кресло вице-спикера, а эстафетную палочку уже подхватила Церковь.

Стефан, митрополит Софийский, публично заявив: «Я укрою всех евреев в церквях и монастырях, но не выдам их на расправу», направил Филову резкое письмо, требуя «не позорить Болгарию», и еще одно письмо адресовал лично царю («Давайте не делать мерзостей, за которые когда-нибудь нашему добродушному народу придется испытать стыд, а может быть, и другие невзгоды»), завершив клятвой на Евангелии удалиться от мира, если «бесстыдство продолжится».

В унисон главе Синода выступили все остальные митрополиты. Особенно жестко — Кирилл, митрополит Пловдивский, впоследствии Патриарх, который в письме к Филову заявил, что «с крестом в руках пойдет на смерть в Польше впереди конвоя с евреями», и с амвона призвал монарха «явить Богом врученную власть и пресечь козни диавола», указав, что «в противном случае скажут свое грозное слово народ и духовенство».

Княгини Евдокия и Надежда

Митрополит Пловдивский Кирилл

Сверх того, пригласив к себе делегацию еврейской голытьбы (богатых евреев в Пловдиве практически не водилось), митрополит объявил: «Я предоставляю вам свой дом. Посмотрим, удастся ли им выдворить вас оттуда». По меркам тогдашней Болгарии это, сколько бы ни бесились «ратники» Габровского, было более чем серьезно, — а с учетом того, что православный клир поддержали и католики, и протестанты, и эзотерическое «Белое братство» «пророка» Петра Дынова, так и серьезнее некуда.

ТРУДЫ И ДНИ

Не отставали и миряне: легальные и нелегальные, «звенари» и все сорта «земледельцев», коммунисты и меньшевики, остатки ВМРО, просто известные общественные деятели, профсоюзы, Союз писателей, Лекарский союз, спортивные клубы, часть ветеранских обществ. По радио союзников из Каира негодовали люди д-ра Гемето, по радио из Москвы гремели тов. Димитров и тов. Коларов, «серьезную озабоченность» выразили послы Швеции, Швейцарии и Испании, а советский посол Александр Лаврищев, попросив аудиенции премьера, и вовсе заявил Филову, что, «по мнению правительства СССР, такой шаг сделает Болгарию прямой соучастницей гитлеровских преступлений».

Странно вели себя даже «легионеры». Вместо того чтобы внятно поддержать депортацию, чего, по логике, следовало ждать, Иван Дочев невнятно