Терзай, пока он не воскреснет

4. ominus dominus

Nicholas

hornullus est

ridiculus

igitur meus

parvus pediculus

multo vult dare

sine morari

in culus illius

ridiculus

Nicholas

colossicus ciculus[114]

5. Шалопай сунул шило в Мазохов стул.

Барон сел и запрыгал: «Ту-ту, ту-ту-у!»

Платон обожал до зубовного скрежета

Небесный аналог свекольника свежего.

Но сколько ни думай про эйдосный борщ,

В тарелку его все равно не нальешь.[115]

Подружка говорит мадам де Сад:

— Супруг твой, право слово, жутковат.

— Да был бы жутковат, оно б не худо,

Так нет! Он фантастический зануда!

Презентуй, милок, мне шаровары, А то больно хоцца в Шопенгары.

Строфы написаны разными почерками; видно, таким образом сестры развеивали скуку.

6. Тайна в полдень позовет.

Слепой нехоженой тропой

Над перехоженой водой

Не забредай в леса личин

И не шатайся под луной,

Ведь белояровый восход

Уже сжигает тот утес,

Чья тайна в полдень позовет.

На обороте трех оставшихся листков был записан текст некой сказки.

ПРИНЦ И КУДЕСНИК

Жил-был юный принц. Он все принимал на веру и только три вещи на свете принять на веру не мог. Он не верил в принцесс, он не верил в острова, он не верил в Бога. Отец его, король, не однажды повторял, что всего этого просто не бывает. А коль скоро в королевстве не водилось ни принцесс, ни островов, да и Бог себя ничем не обнаруживал, юный принц с отцом соглашался.

Но вот как-то раз принц сбегал из дворца. И очутился в соседнем государстве. А там — что за диво!

— острова виднелись с любого лукоморья, и на островах этих обитали чудные и поразительные созданья, которых он и про себя-то назвать побоялся. Пока он искал лодку, на берегу ему встретился человек в парадном, чин чинарем, костюме.

— Неужто эти острова взаправдашние? — спросил у него юный принц.

— Конечно, взаправдашние, — ответил человек в парадном костюме.

— А кто те чудные и поразительные созданья?

— Истинные и безобманные принцессы, все поголовно.

— Так, получается, и Бог есть! — воскликнул принц.

— Я и есть Бог, — с поклоном ответствовал человек в парадном, чин чинарем, костюме.

Юный принц со всех ног помчался домой.

— Ага, вернулся, — сказал отец его, король.

— Я повидал острова, я повидал принцесс, я повидал Бога, — гордо заявил ему принц.

Король и бровью не шевельнул.

— Не бывает взаправдашних островов и взаправдашних принцесс, и Бога взаправдашнего не бывает.

— Но я же их видел своими глазами!

— Ну, скажи, как Бог был одет?

— Он был в парадном, чин чинарем, костюме.

— А рукава у пиджака закатаны?

Припомнил принц, что закатаны. Король улыбнулся:

— Это одеянье кудесника. Тебя провели.

И принц немедля устремился в соседнее государство, на тот самый берег, к тому самому человеку в парадном, чин чинарем, костюме.

— Отец мой, король, объяснил мне, кто ты таков, — с негодованием сказал ему принц. — Сперва ты провел меня, а сейчас не проведешь. Теперь-то я знаю, что и острова, и принцессы невзаправдашние — ты ведь кудесник.

Человек на берегу усмехнулся:

— Не я тебя провел, мальчик мой. В королевстве отца твоего полным-полно и островов, и принцесс. Но отец твой наслал на тебя чары, и ты всего этого в упор не замечаешь.

Призадумался принц и побрел себе восвояси. Пришел к отцу, посмотрел тому прямо в глаза:

— Ты что, папа, действительно не взаправдашний король, а всего лишь навсего кудесник?

Улыбнулся король и закатал рукава:

— Да, сынок, я всего лишь навсего кудесник.

— Выходит, тот, на берегу, — Бог.

— Тот, на берегу, — тоже кудесник.

— Но я хочу понять, что есть взаправду, что останется, когда рассеются чары.

— Когда рассеются чары, ничего не останется, — ответил король.

Пригорюнился принц.

— Убью себя, — сказал он.

Король чародейством призвал во дворец смерть. Встала смерть на пороге, поманила принца. Задрожал принц. Вспомнил острова, прекрасные, но невзаправдашние, вспомнил принцесс, невзаправдашних, но прекрасных.

— Ладно уж, — сказал, — вытерплю как-нибудь.

— Знай же, сын мой, — сказал ему король, — что и ты теперь вот-вот станешь кудесником.

Все «циркуляры» подозрительно однотипные, будто их копировали зараз, да и стихи написаны одним и тем же карандашом, с одинаковым нажимом, как бы второпях и за один присест. С какого перепугу Кончису понадобилось бы посылать девушкам письменные указания? Какая-то «касаточка»… рана еще не зажила; при мне о ней не упоминать; некий фокус, некий эпизод, который от меня утаили. Истолковать стихи и эпистемологическую побасенку[116]гораздо проще; символика там вполне лобовая. Они, конечно, не могли быть твердо уверены, что я осмелюсь забраться в Нору. Видимо, такого рода подсказки распиханы по всей территории Бурани в расчете, что мне попадется на глаза лишь мизерная их часть. Однако чем меньше подсказка замаскирована, тем больше ей вроде бы хочется доверять; а значит, она тем вернее собьет меня с толку, верней, чем остальные, на первый взгляд невольные.

Нечего мне тут делать; что бы я ни обнаружил в Бурани, ситуацию это не прояснит, — еще сильней запутает.

И сказочка на то же самое намекает. Роясь здесь в поисках улик, я превращаю летние события в канву детективного романа, а воспринимать реальность как детектив, как нечто доступное расследованию, отслеживанию и поимке, — все равно что рассматривать детектив как вершину жанровой иерархии, а не как вспомогательный жанр, коим он на самом деле является. Подход непродуктивный — и с позиций здравого смысла, и с позиций литературоведения.