но каждая добавила, что окончательные результаты будут не раньше семи-восьми вечера. Мистер Альф победил, писали консервативные газеты, лишь потому, что доверие к мистеру Мельмотту упало. «Утренний завтрак», поддержавший кандидатуру мистера Мельмотта, никаких объяснений не привел и более других газет сомневался в итогах. «Мы не знаем, как складываются такие мнения, – писал журналист, – но оно, по всей видимости, сложилось. Поскольку ничего на самом деле пока не известно и не может быть известно, мы собственного мнения не выражаем».

Мистер Мельмотт снова отправился в Сити и обнаружил, что дела по большей части вернулись в обычную колею. Акции Мексиканской дороги котировались очень низко, мистер Когенлуп пребывал в унынии, но ничего ужасного вроде бы не произошло и не ожидалось. Если ничего ужасного не произойдет, железнодорожные акции, скорее всего, отыграют или почти отыграют свои позиции. В середине дня Мельмотт получил письмо от господ Слоу и Байдевайла, само по себе неутешительное, однако даже оно обнадеживало тем, чего в себе не содержало. Да, письмо явно исходило от враждебной стороны; оно было категоричным и начисто лишенным тех чувств, какие последнее время преобладали между двумя известными консервативными джентльменами, мистером Адольфусом Лонгстаффом и мистером Огастесом Мельмоттом. Однако господа Слоу и Байдевайл не упоминали подделку, не грозили судом и не намекали ни на что, помимо вполне естественного желания мистера Лонгстаффа и мистера Лонгстаффа-сына получить деньги за приобретенное мистером Мельмоттом недвижимое имущество в Пикеринге.

«Вынуждены напомнить, – говорилось в письмо после нескольких абзацев с требованием денег, – что документы на владение поместьем были переданы вам по получении нами соответствующих полномочий от господ Лонгстаффов, отца и сына, на условии, что вы немедленно перечислите нам деньги. Нам сообщили, что с тех пор вы отдали упомянутую собственность в залог. Мы не утверждаем, что это факт, но сведения, истинные или ложные, понуждают нас требовать, чтобы вы немедленно заплатили нам деньги за покупку – 80 000 фунтов – либо вернули документы на владение поместьем».

В письме, подписанном «Слоу и Байдевайл», прямо утверждалось, что документы были переданы на основании полномочий, полученных от обоих Лонгстаффов – отца и сына. Слухи, насколько Мельмотту удалось пока выяснить, заключались в том, что он подделал подпись младшего Лонгстаффа. Значит, Слоу и Байдевайл на его стороне. Сам по себе долг заботил Мельмотта гораздо меньше. Немало уважаемых людей гуляет по Лондону, имея огромные долги, которые не могут заплатить.

Когда в тот вечер он в одиночестве сидел за обедом (жена и дочь не захотели к нему присоединиться, сказав, что уже пообедали), ему сообщили, что он победил на выборах, обойдя мистера Альфа почти на тысячу голосов.

Великое дело – быть депутатом от Вестминстера! И он этого достиг, вступив в жизнь без гроша, без друзей, почти без образования! Как бы ни любил он деньги и как бы ни любил их тратить, сколько бы ни заработал и сколько бы ни потратил, такого триумфа в его жизни еще не было. Из трущоб, без отца и матери, не видевший помощи ни от кого, он теперь депутат британского парламента от одного из главных округов империи. Как ни плохо он понимал масштаб своего достижения, как ни страшился будущего, его охватил восторг. Конечно, он подделал чужую подпись. Конечно, он украл. Все это были пустяки – он лгал, подделывал документы и воровал всю жизнь. Конечно, ему грозило скорое разоблачение и наказание. Он почти не надеялся оттянуть роковой день – и все равно ликовал. Что бы ни сделали его враги, как бы они ни спешили, он успеет занять место в палате общин. Если его отправят на пожизненную каторгу, им придется сказать, что так поступили с депутатом от Вестминстера!

Он выпил бутылку кларета, затем еще бренди с содовой. Кто знает, долго ли у него будет вволю вина? Мельмотт знал, что ему не следует пить, – вернее, не следовало бы, будь у него впереди свобода. Но если его правда ждет пожизненная каторга, отчего бы не пить, пока можно? Час победного ликования может быть вечностью для человека, чье воображение достаточно сильно. Поэтому он пил, сколько хотелось, и постепенно убедил себя, что, возможно, сумеет избежать тюрьмы. Нет, он больше не будет пить. Так сказал себе Мельмотт, наливая еще стакан. Он займется работой. Подналяжет и одолеет своих врагов. Не так легко осудить депутата от Вестминстера – особенно если в ход пойдут деньги. Разве не он из собственного кармана оплатил банкет для китайского императора? Разве ему это не зачтется? Кто захочет осудить человека, который принимал у себя в доме всех принцев страны, и премьер-министра, и всех министров? Приговор ему станет национальным позором. Все это Мельмотт ясно осознавал, поднося к губам стакан и выпуская большие клубы табачного дыма. Однако без крупных трат не обойтись. Да, нужно добыть деньги! У Когенлупа они точно есть – и, если надо, он по капле выдавит их из старого труса. По крайней мере, он не станет отчаиваться. Война не кончена, он еще повоюет. Затем Мельмотт отпил большой глоток и медленным, почти торжественным шагом ушел в спальню.

Глава LXV. Мисс Лонгстафф пишет домой

С приема у мадам Мельмотт леди Монограм вышла в прескверном расположении духа. Сэр Дамаск, который делал вид, будто смеется над всей историей, а на самом деле не меньше жены хотел повидать императора в тесном кругу избранных, молча усадил обеих дам в экипаж и с досадой поспешил в клуб. Угораздило же его жену затеять всю эту свистопляску и так опозориться! Его гоняли, как мальчика на побегушках, потащили к Мельмотту против воли, и он не увидел императора и не пожал руку ни одному принцу! «Пусть теперь сцепятся между собой, как кошки», – думал сэр Дамаск, закрывая за дамами дверцу экипажа. Он ничуть не сомневался: если от одной кошки после драки что-нибудь останется, этой кошкой будет его жена.

– Какой ужас! – воскликнула леди Монограм. – Слыхивал ли кто-нибудь про такую вульгарность!

Обвинение было по меньшей мере неразумным – если какая вульгарность и присутствовала, леди Монограм ее не видела.

– Не понимаю, для чего ты поехала так поздно, – ответила Джорджиана.

– Поздно! Еще и двенадцати нет. Думаю, на Гровенор-сквер мы добрались еще до одиннадцати. В любом другом месте это было бы рано.

– Ты знала, что они не задержатся. Об этом особо говорили. Я правда считаю, что ты сама виновата.

– Виновата, да. Ничуть не сомневаюсь. Я виновата, дорогая, что вообще с этим связалась. И теперь мне