Пол Монтегю ушел от нее подавленный. Скажи она, что письмо с угрозой отстегать его кнутом и впрямь выражает ее чувства – письмо, которое она дала ему прочесть, объяснив написанное бурлением неуправляемой страсти, – он мог бы, по крайней мере, утешаться мыслью, что ее поведение еще хуже, чем его. Он бы приятно согревал душу гневом и уверил себя, что в любых обстоятельствах было правильно вырваться из когтей такой дикой кошки. Однако в последний миг миссис Хартл показала себя не дикой кошкой. Она стала мягкой и женственной и, смягчившись, сделалась невыразимо прекрасна, так что Пол вернулся на квартиру опечаленный и недовольный собой. Он разбил ее жизнь – или, во всяком случае, оставил на этой жизни неизгладимую отметину. Миссис Хартл сказала, что совершенно одинока и ради него целиком от всего отказалась, – и Пол ей верил. Неужто он ничего больше для нее не сделает? Она позволила ему уйти и в какой-то мере простила то зло, что он ей причинил. Однако может ли он на этом успокоиться – чувствовать, что поступил правильно, и больше не интересоваться ее судьбой? Оставить ее в прошлом, как выпитое вино, как час удовольствия, как минувший день?

Но что он может сделать? Ему удалось вернуть себе свободу. Он давно решил, что не женится на ней, будь она женщина или дикая кошка, и знал свою правоту. Прошлое, в котором она сама созналась, делало этот брак невозможным. Вернуться к ней значило вновь сунуть руку в огонь. Но Пол думал о том, что может лишь оставить ее, одинокую и несчастную, на квартире у миссис Питкин, и ненавидел себя за холодный эгоизм.

В следующие три-четыре дня, покуда шли приготовления к обеду и выборам, Пол занимался делами, связанными с американской железной дорогой. Он снова съездил в Ливерпуль и по совету мистера Рамсботтома подготовил письмо к директорам, в котором отказывался от места, объяснял причины своей отставки и сообщал, что оставляет за собой право обнародовать это письмо, буде обстоятельства того потребуют. Еще он написал Фискеру, умоляя того приехать в Англию и выражая желание полностью выйти из фирмы «Фискер, Монтегю и Монтегю» по получении причитающихся ему денег – суммы, как напоминал Пол, для его партнеров незначительной, если, как ему говорят, они разбогатели на железнодорожной компании в Сан-Франциско. Когда он писал эти письма в Ливерпуле, никто еще не говорил, что Мельмотт совершил какой-то подлог. Пол вернулся в Лондон в день банкета и впервые узнал про слухи в «Медвежьем садке». Там он обнаружил, что их дружеский кружок временно распался. Сэр Феликс не появлялся уже дней пять – и тут Полу целиком рассказали всю историю побега мисс Мельмотт, о которой он кратко прочел в газетах.

– Мы думаем, Карбери утопился, – сказал лорд Грасслок, – и я не слышал, чтобы кто-нибудь о нем горевал.

Ниддердейла в клубе почти не видели.

– Он подхватил девицу после побега, – сказал лорд Грасслок. – Чего будет делать теперь, не знаю. Я бы на его месте потребовал деньги наличными, прежде чем идти в церковь. Он был вчера на приеме, разговаривал с нею весь вечер. Прежде за ним такого не водилось. Ниддердейл – лучший малый на свете, но всегда был ослом.

Майлз Грендолл не показывался в «Медвежьем садке» последние три дня.

– Мы завели правила игры, которые бедолаге не по душе, – сказал лорд Грасслок, – да и Мельмотт его от себя не отпускает. Он повадился обедать там каждый день.

Это было сказано во время выборов – в тот самый день, когда Майлз покинул своего патрона, – и в тот вечер он приехал обедать в клуб. Пол Монтегю тоже обедал там и хотел бы услышать от Грендолла что-нибудь про нынешнее положение Мельмотта, однако секретарь, пусть и не был верен хозяину во всем, по крайней мере молчал. Хотя Грасслок в курительной открыто говорил о Мельмотте, Майлз Грендолл не проронил и слова.

На следующий день Пол почти без определенного намерения зашел на Уэльбек-стрит, где застал Гетту одну.

– Маменька ушла к издателю, – сказала Гетта. – Она сейчас так много пишет, что постоянно туда ходит. Кого выбрали, мистер Монтегю?

Пол ничего не знал про выборы и не особо хотел знать. К тому часу, впрочем, итогов еще не было.

– Полагаю, вам не важно, будет ваш председатель в парламенте или нет?

Пол ответил, что Мельмотт ему больше не председатель.

– Вы совершенно ушли из совета, мистер Монтегю?

Да, насколько в его власти уйти, он ушел. Ему не нравится Мельмотт. Он не верит в Мельмотта. Затем Пол с большой горячностью отрекся от всякой связи с финансистом и выразил глубокое сожаление, что обстоятельства на время загнали его в Мельмоттов стан.

– Так вы думаете, Мельмотт…

– Просто негодяй, вот и все.

– Вы слышали про Феликса?

– Разумеется, я слышал, что он пытался убежать с этой девушкой, но ничего толком не знаю. Говорят, теперь на ней женится лорд Ниддердейл.

– Думаю, нет, мистер Монтегю.

– Надеюсь, что нет, ради него. В любом случае ваш брат счастливо отделался.

– Знаете ли вы, что она любит Феликса? Любит без всякого притворства. По-моему, она хорошая девушка. Позавчера во время приема она со мной говорила.

– Так вы были на приеме?

– Да. Маменька решила меня везти, и я не могла отказаться. И там эта девушка заговорила со мной о Феликсе. Не думаю, что она выйдет за лорда Ниддердейла. Бедняжка! Мне так ее жаль. Только подумать, какой будет крах, если что-нибудь случится.

Однако Пол пришел сюда не с намерением обсуждать Мельмоттовы дела и не мог упустить представившуюся возможность. Он разделался с одной любовью и надеялся на другую.

– Гетта, – сказал он, – я думаю больше о себе, чем о ней… или даже о Феликсе.

– Полагаю, мы все думаем о себе больше, чем о других, – ответила Гетта. По голосу Пола она сразу поняла, о чем он собирается говорить.

– Да… но я думаю не только о себе. Я думаю о себе и о вас. Во всех своих мыслях о себе я думаю и о вас тоже.

– Не понимаю отчего.

– Гетта, вы должны знать, что я вас люблю.

– А это правда?

Конечно, она знала. И разумеется, она думала, что Пол так же уверен в ее любви. Разве мог он сомневаться после нескольких слов в тот вечер, когда леди Карбери с Роджером вернулись, не дав им закончить разговор? Гетта не помнила точно, что было произнесено. Но он сказал, что в случае некоего