А башня больше не убегает, нет! Она становится ближе, а вот солнце начинает меркнуть. Надо успеть… Дракко, быстрей! Нужно успеть, пока горит!

Быстрей невозможно, но Дракко смог! Лошади с пустыми седлами отстали, и только отчаянно вытягивающая шею Сона все еще держалась рядом.

400 год К. С. 6-й день Осенних Волн

Фок Дахе выглядел ужасно, но оставался полковником. Торским. Чисто выбритый, одетый с иголочки, он, насколько позволяла больная нога, чеканя шаг, продефилировал через кабинет и замер точно посередине вытканной на ковре охапки роз. Четко. Красиво. Каждая напряженная мышца давала понять, что ее хозяин – не убитый горем отец, а явившийся за новым назначением офицер. Это было столь очевидно, что Савиньяк не стал попусту тратить время.

– Значит, – начал разговор Проэмперадор, – вы желаете вернуться в армию?

– Именно так, господин маршал.

Ни дерганий, ни восклицаний, все очень достойно и окончательно, хотя, говоря по чести, что ветерану делать в набитом памятью о дуре-дочери доме? Уехать к внукам и жене и услышать от нее «как ты допустил?!»?

– Вы были у лекаря? – проявил заботу заявившийся минутой раньше полковника братец, до того сетовавший на Шарли. То есть не на Шарли, а на «вороных», уступивших на сегодняшних скачках витязям Карои. – Что вам сказали?

– Мне не нужен лекарь. Я полностью здоров.

– Вам виднее. – Человеку нужны не носовые платки и тинктуры, а приказы и дело. И не ему одному, к слову сказать. – Властью Проэмперадора направляю вас в распоряжение маршала фок Варзов. Он возвращается в строй и принимает командование над вновь формируемым в Придде корпусом. Фок Варзов прибывает в Акону дней через десять. Вам хватит времени, чтобы уладить дела?

– Они улажены, монсеньор.

– Приказ о вашем назначении будет готов утром.

– Благодарю Монсеньора. Разрешите идти?

– Идите.

Перебираться к столу Ли не стал, так и остался у окна, за которым разозлившийся на весь мир художник замалевывал дома и деревья черной тушью.

– Зверь ты все-таки, – хмыкнул Эмиль. – Иногда.

– Гораздо чаще.

– Тебе виднее. Хоть бы вина бедняге предложил.

– Бедняга может найти сколько угодно вина в кабаке. Вместе с закуской и утешителями. Ко мне он явился за другим и получил, что хотел.

– М-да, – изобразил глубокомыслие братец, – получить от тебя то, что хочется, редко кому удается. Если не считать не обремененных особой чувствительностью дам. Ты совсем не собираешься сегодня пить?

– Я собираюсь прогуляться. И даже соберусь.

– Знаю я эти твои прогулки… Будешь или мыслить, или занудствовать, я тебе тут не помощник.

– За бутылкой я делаю то же самое.

– Видел. Но сегодня, если ты вдруг забыл, надо пить за Росио.

– Кому надо? – Лионель пожал плечами и отвернулся к окну. Мазила за стеклами вконец разбушевался. Ему мало было сделать плоским и черным город – теперь он взялся за небо, размалевав его полосами самых диких цветов.

– Ли… – Эмиль уже стоял рядом. – Почему ты не хочешь пить за Рокэ?

– Потому что хочу для начала глотнуть вечера и ветра! А ты можешь сидеть здесь и глотать «Змеиную кровь».

– Поехали.

Брат был тих и краток; значит, что-то почуял, значит, нужно держать себя в узде еще крепче. Близнецы чувствуют друг друга, но Эмиль не забивает себе голову изломной ерундой, он не догадается.

– Повезло тебе. – Миг почти догадки остался в прошлом, и брат опять смотрел кавалеристом. – Эх, будь я Райнштайнером, я б из тебя все вытряс! Кстати, наш прекрасный барон поведал мне душераздирающую историю. Он не пьет выдержанную вишневку, потому что какие-то бергеры вздумали ею отравиться.

– Я это тоже слышал. – Они спускались по лестнице, привычно отвечая на приветствия, два таких похожих друг на друга маршала, только один знал, что пить сегодня не за кого. – Вишневое вино было ровесником отца жениха и за полсотни лет успело стать ядом… Эмиль!

– Дриксы?! – схватился за шпагу братец. – Драконы? Жабы? Где?! Вот мы им сейчас!

– Будь добр, помолчи.

Как же все просто! Просто и недоказуемо, а ведь фонтаны бьют не только водой, но и вином. Ну, или отравой…

С отвращением зла ясности не было, но от карги с рогами лисичка избавилась – мало того, узницу выпустили из дома! Чего удивляться, что Этери принимала гостей в саду. Том самом, где бириссцы с бакранами, позабыв о взаимной ненависти, самозабвенно убивали свихнувшегося прознатчика. Валме считал, что бесноватого, Бонифаций с ним соглашался, но истину знала разве что яма с известью, куда швырнули бренные останки. Воспоминания о нелепой драке настроения не портили – кровь давно смыли дожди, а Матильда с детства обожала резвиться под звездами, к тому же кагетские ночи все еще оставались теплыми. По крайней мере, до полуночи, да и о меховых одеялах хозяйка позаботилась.

– Не бойтесь, – шепнула она, протягивая, Леворукий его знает, который по счету бокал мансая, – блох в них нет.

– А почему я должна бояться? – не поняла развалившаяся на вышитых подушках алатка.

– Вы ночевали в казаронских замках, – объяснила дочь казара. – Увы, в провинции все еще полагают признаком знатности и процветания не чистоту, а золото и ломящиеся столы. Когда я приехала к мужу, я не сомневалась, что меня будут есть заживо, – однако в бакранских хаблах живут собаки и козы, но не кровопийцы. Это стало моей первой радостью…

Сколько радостей вместилось между отсутствием блох и встречей с убийцей отца, Этери не сказала. Она была молодцом, эта бледненькая кагетка, сперва принявшая навязанную ей судьбу, а теперь выворачивающая ее по-своему. Уж лучше так, чем гордо вырваться из золотой клетки и угодить в сундук со старьем.

– Ты умница, – от души похвалила Матильда. – Я себе сама жизнь похабила, а тебе – другие, но ты выкрутишься! На то ты и лисичка!

– Я предпочла бы хвосту крылья, – призналась Этери, покосившись на залитый светом большой стол, у которого лопали мужчины. Блох у сестрицы казара не водилось, но угощение было истинно кагетским. Матильда отхлебнула мансая и в упор взглянула на собеседницу. Последний луч давно канул за почерневшие горы, но ройя на обнаженной, по бакранскому обыкновению, шейке сияла закатным пламенем, будто злилась.

Еще бы, ее, такую красивую, взяли – и отдали! Она к подобному не привыкла и была права. Алатка сама не понимала, что на нее накатило, ведь красная звездочка была последней памятью о внуке. Пусть Альдо ее и спер, но не для кого-то, а для бабки, которую все же любил. Паршиво, с враньем, с отравой, но по-другому у обормота не выходило. Слепым вырос, точней – вырастили, и она первая постаралась. Теперь внук лежит в талигойском склепе, если, конечно, его оттуда не выкинули. А ведь запросто могли! Пакостил дурак многим, а мстить покойникам – одно удовольствие, да и дорожка проторена. Поганая дорожка, хотя для бесноватых в самый раз.